Джон Голсуорси: Цветок в пустыне

— Пыль с рамок я стёрла, Энни. Не закрывайте окно и дверь: пусть в комнате хорошо пахнет. Можете вы прибрать её сейчас же?

— Да, миледи.

— Тогда не откладывайте, — я не знаю точно, когда приезжает мисс Динни.

Леди Черрел вернулась к своим счетам, но не смогла привести их в порядок, сунула в ящик и отправилась к мужу. Тот тоже сидел над счетами и бумагами, и вид у него был подавленный. Она подошла к нему и прижала его голову к себе:

— Джин тебе сказала, Кон?

— Это, конечно, единственный выход. Но мне будет больно видеть, как Динни тоскует.

Они помолчали, потом леди Черрел посоветовала:

— По-моему, нужно рассказать Динни о наших затруднениях. Это её хоть немного отвлечёт.

Генерал взъерошил себе волосы:

— В этом году мне не хватит трёхсот фунтов. Двести я выручу за лошадей, остальное покроет лес. Даже не знаю, что тяжелее. По-твоему, Динни что-нибудь придумает?

— Нет, но это её обеспокоит и помешает ей так сильно тревожиться из-за другого.

— Понимаю. Ну, тогда расскажи ей сама или попроси Джин. Я не могу. Динни ещё решит, что я намерен урезать её карманные деньги, а она и так получает жалкие гроши. Дайте ей понять, что об этом даже речи нет. Самое лучшее для неё — уехать путешествовать, но на что?

Этого его жена тоже не знала, и разговор иссяк.

Весь дом Черрелов, на который надежды, страхи, рождения, смерти и суета повседневных переживаний его обитателей наложили за долгие века отпечаток степенной осторожности, подобающей преклонному возрасту, испытывал в этот день неловкость, и она давала себя знать в каждом слове и жесте не только его хозяев, но даже горничных. Как держаться? Как выказать сочувствие и в то же время не показать его? Как встретить человека так, чтобы он не почувствовал в словах привета намёка на ликование? Всеобщее замешательство заразило самое Джин. Сперва она вымыла и вычесала собак, потом настоятельно потребовала дать ей машину, решив встречать все дневные поезда.

Динни приехала с третьим. Она вышла из вагона с Фошем и сразу же попала в объятия Джин.

— Хэлло, вот и ты, дорогая! — поздоровалась та. — Новая собака?

— Да, и чудесная.

— Много у тебя вещей?

— Только то, что со мной. Бесполезно искать носильщика, — они вечно заняты с велосипедами.

— Я снесу.

— Ни в коем случае. Веди Фоша!

Оттащив чемодан и саквояж к машине, Динни спросила:

— Джин, не возражаешь, если я пройдусь полем? Фошу будет полезно, да и в поезде было душно. Я с удовольствием подышу запахом сена.

— Да, его ещё не убрали. А я отвезу вещи и приготовлю чай.

Динни проводила Джин улыбкой, и всю дорогу до поместья её невестка вспоминала эту улыбку и вполголоса отводила душу…

Динни вышла на полевую тропинку и спустила, Фоша с поводка. Он ринулся к живой изгороди, и девушка поняла, как ему не хватало зелени и простора. Деревенская собака! На минуту его деловитая радость отвлекла внимание девушки; затем мучительная и горькая боль вернулась снова. Динни позвала собаку и двинулась дальше. На первом из черрелских лугов сено ещё не скопнили, и девушка прилегла на него. Как только она попадёт домой, нужно будет следить за каждым словом и взглядом, без конца улыбаться и таиться! Ей отчаянно нужно хоть несколько минут передышки. Динни не плакала, а только приникла к усыпанной сеном земле, и солнце обжигало ей затылок. Она перевернулась на спину и посмотрела на небо. У неё не было никаких мыслей, — все растворилось в тоске об утраченном и невозвратимом. А над нею плыл сонный голос лета — гудение пчёл, одуревших от жары и мёда. Девушка скрестила руки и сдавила себе грудь, пытаясь заглушить сердечную боль. Если бы умереть здесь, сейчас, в разгар лета, под жужжание насекомых и пение жаворонков! Умереть и больше не испытывать боли! Динни долго лежала не шевелясь; наконец пёс подошёл к ней и лизнул в щёку. Пристыженная, она встала и стряхнула сено и травинки с платья и чулок.

Она прошла мимо старого Кысмета, перебралась через узенький, как ниточка, ручей и проникла в давно сбросивший с себя весенние чары сад, где пахло крапивой и старыми деревьями; оттуда, миновав цветник, добралась до каменной террасы. Один цветок магнолии уже распустился, но девушка не посмела понюхать его из боязни, что лимонно-медовый запах разбередит её рану. Она подошла к балконной двери и заглянула внутрь.

Её мать сидела с таким лицом, которое бывало у неё, по выражению Динни, «в ожидании отца». Отец её стоял с таким лицом, которое бывало у него «в ожидании мамы». Джин выглядела так, словно из-за угла вот-вот появится её детёныш.