Джон Голсуорси: Через реку

— Пора, Динни, — объявил генерал. — Включай эту штуку. — Динни повернула рукоятку, и «штука» разразилась музыкой.

— «Кольца у нас на пальцах, бубенчик привязан к ногам. Музыка всюду с нами, звучит она в такт шагам», — вполголоса продекламировала девушка.

Музыка смолкла, и раздался голос:

— Передаём предварительные результаты выборов: Хорнси… Консерваторы — без перемен.

Генерал вставил: «Гм!» — и музыка загремела снова.

Тётя Эм поглядела на приёмник и попросила:

— Уйми его, Динни! Он меня оглушает.

— Он всегда такой громкий, тётя.

— Блор что-то делает с нашим при помощи пенни. А где это Хорнси? На острове Уайт?

— В Мидлсексе, дорогая.

— Да, конечно. А я как раз думала о Саутси. Он опять заговорил!

— Прослушайте дополнительные данные о ходе выборов… Победа консерваторов, поражение лейбористов… Консерваторы — без перемен… Победа консерваторов, поражение лейбористов…

Генерал вставил: «Ага!» — и музыка загремела снова.

— Какое приятное большинство! — заметила леди Монт. — Очень отрадно.

Клер поднялась с дивана и устроилась на скамеечке у ног матери. «Таймс» выпал из рук генерала. Голос продолжал:

— Победа национал-либералов, поражение лейбористов… Консерваторы без перемен… Победа консерваторов, поражение лейбористов…

Музыка то гремела, то замирала, и тогда раздавался голос.

Лицо Клер становилось всё жизнерадостней, оттеняя снизу бледное и чуткое лицо леди Черрел, с которого не сходила улыбка. Сэр Конуэй то и дело восклицал: «А-то!» или «Недурно!»

Динни думала: «Бедные лейбористы!»

А голос по-прежнему сулил блаженство рая.

— Потрясающе, — восхитилась леди Монт. — Меня что-то клонит ко сну.

— Идите ложитесь, тётя. Я суну вам под дверь записку, когда пойду наверх.

Леди Черрел тоже встала. Когда они ушли, Клер снова прилегла на диван и, казалось, задремала. Генерал сидел неподвижно, словно загипнотизированный песней победы. Динни заложила ногу на ногу, закрыла глаза и думала: «Переменится ли что-нибудь на самом деле, и если да, какое мне до этого дело? Где он? Сидит у приёмника, как и мы? Где? Где?» Тоска по Уилфриду охватывала её теперь реже, чем раньше, но все ещё достаточно часто. С того дня, шестнадцать месяцев назад, когда он бежал от неё, она ничего о нём не слышала. Возможно, он умер. Только раз, только один раз она изменила своему решению никогда не возвращаться к постигшей её катастрофе и спросила о нём Майкла. Тот ответил, что Компсон Грайс, издатель Уилфрида, кажется, получил от него письмо из Бангкока. Дезерт сообщал, что здоров и снова начал писать. С тех пор минуло уже девять месяцев. Покров чуть приподнялся и опять упал. Сердце болит, но она к этому привыкла.

— Папа, два часа. Дальше будет одно и то же. Клер уже заснула.

— Я не сплю, — возразила Клер.

— И напрасно. Я выпущу Фоша погулять, и пойдём наверх.

Генерал поднялся:

— Сегодня настоящий праздник! Думаю, что теперь нам станет полегче.

Динни распахнула балконную дверь и подождала, пока обрадованный Фош выскочит в сад. Было холодно, над землёю плыл туман, и девушка закрыла дверь. Не сделай она этого, Фош пренебрежёт обычным ритуалом и с ещё большей радостью вернётся в дом. Динни поцеловала отца и Клер, потушила свет и вышла в холл. Камин почти догорел. Девушка поставила ногу на край решётки и задумалась. Клер говорит, что не прочь поступить секретарём к одному из новых членов парламента. Судя по последним известиям, таких будет немало. Почему бы её сестре не устроиться к их собственному депутату? Он однажды обедал у них и сидел рядом с Динни. Симпатичный человек, начитанный, не ханжа. Он даже сочувствует лейбористам. Но считает, что они ещё не вышли на собственную дорогу. Словом, он — то, что подвыпившие молодые люди в какой-то пьесе называют «тори-социалистом». Он держался с нею вполне откровенно, непринуждённо и весело. Как мужчина тоже привлекателен: вьющиеся каштановые волосы, загорелый, тёмные усики, голос высокий, но довольно мягкий; в общем, достойная личность — характер энергичный и прямой. Но у него, видимо, уже есть секретарь. Впрочем, если Клер всерьёз подумывает об этом, можно узнать.

Девушка пересекла холл и открыла дверь, ведущую в сад. Снаружи стоит скамейка; Фош, наверно, забился под неё и ждёт, когда его впустят. Так и есть; он вылез, вильнул хвостом и побрёл к плошке, где держат воду для собак. Как холодно и тихо! На дороге — ни души; не слышно даже сов; застывшие, залитые лунным светом сад и поля безлюдны вплоть до виднеющейся вдалеке линии рощ. Это Англия, убелённая инеем, равнодушная к будущему, не верящая в голос, который сулит ей блаженство рая, старая, неизменная и всё-таки прекрасная, несмотря на падение фунта и отказ от золотого стандарта! Динни смотрела в умиротворённую ночь. Люди, политика — как мало они значат, как быстро исчезают, испаряясь, словно роса, в прозрачную беспредельность сотворённой богом, игрушки! Какой удивительный контраст — страстная напряжённость человеческого сердца и непостижимо холодное безразличие времени и пространства! Как примирить их, как сочетать?