Федерико Тоцци - Три креста

— Здравствуйте!

— Какие новости?

— Вот, нашел кое-что интересное про Маттео ди Джованни [1] Маттео ди Джованни (Matteo di Giovanni di Bartolo), или Маттео да Сиена (род. ок. 1430, Борго Сан Сеполькро — ум. 1495, Сиена) — итальянский художник сиенской школы. . Просто неслыханно! Это будет настоящим открытием! Не представляете, как я рад!

— Позволите полюбопытствовать? — спросил Джулио.

— Эта находка очень пригодится для книги, над которой я сейчас работаю!

— В таком случае не буду допытываться — лучше вам пока не раскрывать своих карт.

Джулио испытывал какое-то благоговение перед тем, что происходило в жизни других; и ему всегда было приятно, когда с ним откровенничали. Многие считали его человеком, которому можно доверять. Для Джулио же все они были частью того мира, который они с братьями навсегда утратили, запятнав себя подделкой подписей. С некоторых пор он все острее ощущал моральную ответственность за это и не смел требовать от окружающих уважения — оно было бы ему только в тягость. Джулио робел, избегал старых знакомых, чтобы не обмануть их доверие.

Приговор совести вынуждал его замыкаться в кругу семьи; всем же прочим он улыбался, но как-то сдержанно, натянуто, и от этого еще больше страдал. Никколо в друзьях не нуждался и каждый раз упрекал брата, когда тот проявлял к кому-либо чрезмерное радушие:

— Ты ведь понимаешь, что нас с этими людьми разделяет что-то, чего они нам никогда не простят. Так что нечего и нам с ними церемониться.

Джулио слушал Низара, спрятав руки в карманы и не поднимая глаз, — так нищий, проведя полчаса в компании богача, чувствует себя счастливее, чем прежде. Но если бы Низар протянул ему руку для рукопожатия, он почувствовал бы себя неловко.

В тот день Низар, который всегда считал, что сиенцы скупятся на книги, решил немного позлословить и спросил:

— Как идет торговля?

Джулио только покачал головой:

— Не знаю, сколько мы так еще протянем…

В один миг удовольствие, с которым Джулио только что слушал Низара, уступило место боли. Как несправедливо, что он должен терпеть лишения и не может, как его гость, спокойно работать! В голове Джулио то и дело рождались разные планы, от которых он всякий раз вынужден был отказываться — воспоминание об этом больно ранило его самолюбие. Низар тем временем продолжал:

— Хорошо еще, что в прежние времена вы неплохо заработали и теперь не нуждаетесь в деньгах!

Джулио, с трудом сдерживаясь, отвечал:

— Да, несомненно, это была большая удача! Но я, честно говоря, даже думать об этом не хочу. Будь что будет!

Низар, решив, что Джулио, по скупости и мелочности своей, прибедняется, рассмеялся.

— Вы мне не верите.

— Но позвольте, синьор Джулио, не хотите же вы убедить меня, что…

— Я никогда не говорю… то есть будь моя воля — никогда в жизни не сказал бы неправды! — Тут он вдруг погрузился в свои мысли. Низар посмотрел на него и спросил, как заговорщик:

— Может, вы боитесь, что я доложу о вас в фискальную службу, и вам увеличат налог?

В эту минуту дверь отворилась: вернулся Энрико. Сияя от счастья, он держал в охапке фрукты.

— Ну вот, не хватает только горгонзолы! — сообщил он. — А еще говорите, что я думаю только о себе. Только попробуйте еще раз назвать меня эгоистом!

Низару забавно было видеть замешательство Джулио, которое, однако, улетучилось при виде фруктов:

— Да, груши, и правда, восхитительны!

— Ну, я домой? Или нужно еще что-то купить? — спросил Энрико.

Брат кивнул ему на дверь, и тот вышел.

Когда Энрико что-нибудь покупал, то почему-то становился еще заносчивее — на вопросы отвечал сквозь зубы и не считал нужным прощаться.

— Да, изобилие на столе — наша слабость. У нас в семье все такие — даже Модеста, моя невестка, и та пристрастилась к хорошей еде.

Джулио не терпелось поскорее попасть домой: он боялся, что иначе ему ничего не достанется; да к тому же первый, как известно, всегда выбирает самый лакомый кусок. Если бы не Низар, он давно закрыл бы лавку, хотя и ожидал еще одного клиента. Джулио уже жалел, что договорился об этой встрече, и не без досады воскликнул:

— Не понимаю, как люди могут выбрасывать столько денег на жалкую горстку печатных листов! Я сижу здесь целыми днями, как пленник, света белого не вижу — мне и дотронуться-то противно до этих книг! Как было бы здорово сжечь их в один прекрасный день, все до единой!

— Но вы же образованный человек, неужели вы это серьезно?

— Я устал от своей образованности — хватит! Мне сорок лет, а кажется, будто восемьдесят, да что там… все сто! Вижу, вы опять мне не верите!