Артур Шницлер - Тереза

— Значит, насчет квартиры, — догадалась фрау Рузам. — Это вам понадобится, — она смерила Терезу испытующим взглядом, — в середине или в конце марта.

Правда, у нее есть кое-какие планы как раз на это время, но — посмотрим, что можно будет сделать.

И хотя Тереза об этом и не думала, предложение ее заинтересовало. Здесь ее ждали покой, дружелюбие, вероятно, даже забота — все то, по чему так истосковалась ее душа. Она осведомилась насчет условий. Проживание в течение трех недель исчерпало бы все денежные запасы Терезы.

— Но это действительно нормальная цена, — заверила ее фрау Рузам. — Может быть, вы придете сюда еще раз, вместе с супругом, и господин супруг осмотрит все сам! Вы вряд ли найдете что-нибудь получше, и, кроме всего всего прочего, — абсолютная секретность! Даже то, что касается регистрации в полиции… В этом отношении тоже имеются определенные связи.

Тереза ответила, что обсудит это дело «с супругом», и ушла.

Она решила пожить покамест у фрау Каузик и вскоре вновь привыкла к нищенским условиям. Фрау Каузик целыми днями не было дома. Тем больше времени Тереза проводила с ее детьми, ей нравилось помогать им с домашними заданиями, играть с ними, дабы не утратить напрочь свои навыки воспитательницы. Кроме того, здесь ее невозможно будет найти — тут она словно в другом городе, почти в другой стране. И мало-помалу она начала походить на людей, среди которых теперь жила, не только внешне, но и разговором, она даже стала подражать их диалекту. На одежду она с каждым днем обращала все меньше внимания, а быстрые изменения в ее фигуре только способствовали этой небрежности, которая тоже помогала изолировать ее от прежнего мира, от прежнего образа жизни.

Чтобы побороть скуку, частенько одолевавшую ее, она записалась в местную библиотеку, и за те долгие часы, которые проводила, сидя в одиночестве в своей мрачноватой каморке, проглатывала целые тома без всякого разбора, но всегда с большим интересом, с головой уходя в фантастически тривиальный мир. Изредка ей случалось и поговорить — по большей части на лестничной клетке — с соседями, и если кто-нибудь из женщин и отпускал замечание по поводу ее положения, то всегда лишь мимоходом, доброжелательно и шутливо, но никто из этих людей не находил в беременности Терезы ничего особенного, а тем более постыдного.

Однако бывали минуты, особенно ранним утром, когда она, еще лежа в постели, как бы пробуждалась от сковавшей ее тупости и находила свое существование непостижимым и почти недостойным. Но стоило ей, обычно после первого же движения, ощутить свое тело, как ей уже казалось, будто от новой жизни, растущей внутри нее, по всем ее членам, словно из тайного источника, разливается ток приятного изнеможения, в котором, как по мановению волшебной палочки, растворялось все ее существо, бесстрашно и смиренно полагаясь на волю естественного хода вещей. У нее не случалось болей, какие бывают у многих беременных, скорее, наоборот, ее здоровье находилось в особенно благополучном состоянии. Только день ото дня она все больше чувствовала какую-то физическую вялость, иногда утром, сидя на кровати и причесываясь, она вдруг застывала на несколько минут с гребнем в волосах, тупо уставясь в чужое лицо, смотревшее на нее из зеркала в деревянной раме, которое одиноко висело на голой стене: бледное, одутловатое, чуть ли не отечное лицо с полуоткрытыми голубоватыми губами и огромными удивленными пустыми глазами. Потом, очнувшись от забытья и тряхнув головой, она продолжала причесываться, тихонько напевая что-то себе под нос, потом тяжело поднималась и подходила вплотную к зеркалу, так что ее отражение ненадолго затуманивалось ее дыханием. На лице Терезы была написана такая странная печаль, какой она раньше никогда не ощущала.

Однажды ясным февральским днем она читала какой-то роман, в котором заманчиво описывалась веселая вечерняя толкотня на ярко освещенных улицах большого города, и у нее появилось страстное желание поглядеть на что-то радостное и сверкающее. Она подумала, что нет ничего проще. Надо только скрыть лицо под вуалью. А по фигуре, в этом она не сомневалась, ее никто не узнает. Под вечер она вышла из дому, чувствуя поначалу заметную тяжесть в ногах, которая, однако, точно по волшебству, исчезла, как только Тереза попала на одну из главных улиц; длинная строчка огней словно посылала ей привет из еще более сверкающих роскошью мест. Она доехала на трамвае до Оперы, отдалась на волю толпы, останавливалась там и тут перед витринами, испытывая одновременно тревогу и радость от света, шума и толкотни. Она сделала несколько маленьких, давно назревших покупок, и ей явно льстило, что в магазине ее впервые в жизни называли «сударыней». Когда она вышла оттуда, на нее навалилась такая усталость, что она заторопилась домой и сразу же легла в постель. Фрау Каузик как бы между прочим спросила, какие у нее, собственно, планы на ближайшее будущее. Здесь оставаться ей нельзя и пора уже поискать себе подходящее жилье. Фрау Каузик обронила слова «воспитательный дом». Тереза перепугалась, она об этом и слышать не хотела и следующим утром отправилась на поиски комнаты.