Эрих Ремарк - Искра жизни

— Вот, — сказал сопровождавший их американец. Они уставились на него.

— Это для нас?

— Да. Чтобы спать.

— Для какого количества?

Лебенталь показал на ближайшую кровать, потом на себя и Бухера и спросил:

— Для двоих? — Потом показал на Бергера и поднял три пальца. — Или для троих?

Американец ухмыльнулся. Он подошел к Лебенталю и тихонько подтолкнул его к первой кровати, потом Бухера — ко второй, а Бергера и Зульцбахера — к стоявшим рядом.

— Вот так, — проговорил он. — Каждому по кровати! С одеялом!

— Я сдаюсь, — объявил Лебенталь. — Подушки тоже есть.

Им дали гроб. Это был легкий черный ящик нормальных размеров.

Но для Пятьсот девятого он оказался чересчур широким. Поэтому можно было бы запросто положить рядом кого-нибудь еще. Впервые за долгие годы он один получил так много места.

Там, где стоял двадцать второй барак, ему вырыли могилу. Решили, что это самое подходящее место для него. Когда его туда принесли, уже вечерело. Лунный серп повис на пепельном небе. Люди из трудового лагеря помогали опустить гроб в могилу.

У них была только маленькая лопата. Каждый подходил и бросал свой ком земли в могилу. Агасфер подошел слишком близко к краю могилы и соскользнул вниз. Они вытащили его наверх. Другие узники помогли им закопать могилу.

Они возвращались. Розен нес лопату. Когда проходили мимо двадцатого барака, оттуда как раз выносили труп. Двое эсэсовцев протаскивали его через дверь. Розен остановился перед ними. Они хотели его обойти. Впереди шел Ниман, наркоман. Американцы поймали его за городом и привезли сюда. Это был шарфюрер, тот самый, от которого Пятьсот девятый спас Розена. Розен отошел немного назад, поднял лопатку и ударил ею Нимана в лицо. Он замахнулся еще раз, но тут подскочил дежурный американский солдат, который осторожно взял лопату из его дрожащих рук.

— Come, come, we'll take care of that later. note 4

Розен дрожал. Ниману не очень досталось; только ссадина на лице. Бергер взял Розена за руку.

— Пошли. На это у тебя не хватит сил.

Розен разрыдался. Зульцбахер взял его за другую руку.

— Его будут судить, Розен. За все.

— Убить! Убить их надо! Иначе все впустую! Иначе они снова вернутся!

Они оттащили его в сторону. Американец отдал Бухеру лопатку. Они пошли дальше.

— Странно, — проговорил Лебенталь некоторое время спустя. — А ты ведь всегда был одним из тех, кто не хотел мести.

— Оставь его, Лео.

— Я его уже оставил.

Каждый день узники покидали лагерь. Угнанных в Германию для принудительных работ иностранных рабочих, которые могли ходить, вывозили группами. Часть поляков осталась. Они не хотели попасть в русскую зону. Почти все из Малого лагеря были истощены; их надо было подкормить. Ну а многие просто не знали, куда ехать. Их родственники были рассеяны и убиты; их собственность разворована; их родные места — разорены. Они были свободны, но они не знали, что делать с этой свободой. Они оставались в лагере. У них не было денег. Они помогали приводить в порядок бараки. Им дали кровати, их кормили. Они ждали и пока формировались в группы.

Они понимали: ничто и нигде их не ждет. Были и такие, кто так не считал. Поэтому они отправлялись на поиски. Каждый день их видели, как в надежде на получение продуктовых карточек они спускались в город с удостоверением гражданской администрации и военных властей лагеря в кармане и с кой-какими неопределенными надеждами в сердце.

Многое сложилось по-другому. Перспективы на освобождение казались просто немыслимыми, поэтому большинство просто не задумывалось об этом. Теперь же эта перспектива неожиданно стала явью, а за ней вдруг не оказалось земного рая с чудесами, обретением, воссоединением и волшебным смещением минувших лет в то довоенное время. Эта перспектива стала явью, однако за нею тянулся шлейф одиночества, печальных воспоминаний и потерянности, а впереди — пустыня и зыбкая надежда. Они спускались с горы. И названия нескольких мест, нескольких других лагерей, имена нескольких человек, а также иллюзорное «может быть» были всем тем, с чем связывали они свои надежды. Они надеялись разыскать одного, а может быть, двух, но чтобы всех — на это не смел рассчитывать почти никто.

— Лучше уйти отсюда, как только сможешь, — сказал Зульцбахер. — Перемен ждать не приходится, и чем дольше здесь проторчишь, тем сложнее будет. Не успеем оглянуться, как окажемся в лагере — для людей, которые не знают, куда же им, в конце концов, надо.