Николай Лейкин - В царстве глины и огня

И онъ отвелъ ее на противуположный край камеръ.

— Про Дуньку что-нибудь? спросила Ульяна,

— Да, про нее. Только ты, Бога ради, тише… сказалъ Глѣбъ Кириловичъ, понизивъ голосъ, помолчалъ и произнесъ:- Была ты въ день Перваго Спаса въ казармѣ, когда вечеромъ Дуня и Матрена тащили пьяную Варвару на койку? Только говори правду.

— Постой… стала вспоминать Ульяна и прибавила:- Была, была… Дѣйствительно, была, Я укладывалась спать, а онѣ ее тащили. Только что тебѣ до Варвары-то? Вѣдь ужъ пьяница извѣстная. Она тогда еще стекло сапогомъ разбила.

— Такъ, такъ… чуть не воскликнулъ Глѣбъ Кириловичъ. — Вотъ ужъ и правда,

— Да что тебѣ до Варвары-то? допытывалась Ульяна.

— На Варвару мнѣ наплевать, а я хочу спросить о Дунѣ. Ежели ты въ это время была въ. казармѣ, то, стало быть, все видѣла. Приходилъ къ окну въ этотъ вечеръ Леонтій и вызывалъ Дуню? Только не при, Бога ради, только не ври. Припомни хорошенько.

— Приходилъ, кажется. Да вѣдь онъ часто приходилъ, бывало, къ окошку лясы точить. Вѣдь ужъ коли путался онъ съ ней, то какъ-же…

— Нѣтъ, я желаю знать, въ Спасовъ день приходилъ-ли, именно въ Спасовъ, подчеркнулъ Глѣбъ Кириловичъ.

— Приходилъ, приходилъ.

— Позвалъ ее въ трактиръ и она съ нимъ ушла?

Ульяна подумала и отвѣчала:

— Дѣйствительно, вѣдь ушла.

— Ну, не змѣя-ли она подколодная! воскликнулъ Глѣбъ Кириловичъ.

— Но, милый человѣкъ, вѣдь она и все время съ нимъ, бывало, уходила. Какъ тотъ придетъ, стукнетъ въ окно — она сейчасъ… Ты вѣдь и самъ знаешь, что она съ нимъ раньше путалась. Ты ужъ забудь, прости… Это дѣло такое… Самъ долженъ знать, какую облюбовалъ.

— Что раньше было, Ульяна Герасимовна, про то я не говорю: то было, прошло да и быльемъ поросло, а вѣдь это оказывается въ день Перваго Спаса? въ Спасовъ день, послѣ того, когда я уже къ ней посватался и она обѣщалась мнѣ прикончить съ Леонтьемъ, наплевать на него, мерзавца. Правда! Правда! Стало быть, это правда! прошепталъ Глѣбъ Кириловичъ, скрипнувъ зубами, и схватился за голову.

Ульяна его утѣшала:

— Ты, Глѣбъ Кирилычъ, успокойся, не сердись на Дуньку. Разумѣется, она глупа и неосторожна, но все таки теперь ей надо чести приписать — теперь она давно ужъ съ нимъ никакихъ разговоровъ не ведетъ и даже боится его. Тутъ какъ-то Леонтій присталъ къ ней, такъ она закричала такимъ благимъ матомъ, что мы такъ изъ воротъ и повыскакали къ ней. На берегу это было. Леонтіи былъ пьяный, повстрѣчался съ ней и сталъ тащить ее въ трактиръ.

Глѣбъ Кириловичъ не унимался.

— Оставь, Ульяна Герасимовна! Не разсказывай! Съ меня довольно и того, что она въ день Перваго Спаса съ нимъ въ трактирѣ путалась. Вѣдь это, это… шепталъ Глѣбъ Кириловичъ и не находилъ словъ, чтобы докончить. — Выпьемъ, Ульянушка! Выпьемъ съ горя! Хочу пьянымъ напиться. Пьяному лучше жить, у него совѣсть короче!.. воскликнулъ онъ, ударяя Ульяну по плечу. — Сейчасъ я пошлю за виномъ.

— Да что ты! Полно… Брось… Вишь, что выдумалъ… Оставь… отговаривала его Ульяна.

— Не могу я иначе…

— Пренебреги. Вѣдь ты зналъ, какую берешь. А вотъ уйдетъ Леонтій въ деревню, и уже тогда ничего этого не будетъ. Тогда ты и безпокоиться перестанешь.

— Не перестану, Ульянушка! Не могу я… Силъ моихъ нѣтъ. Иванъ! Сходи сейчасъ за виномъ!.. крикнулъ онъ подручному, вынимая изъ кармана рублевку. — Принеси бутылку водки, колбасы и пару пива. Мнѣ гостью угостить надо.

Явились водка и пиво. Ульяна пила съ Глѣбомъ Кириловичемъ и всѣми силами старалась его успокоить, но онъ не успокаивался.

Ульяна ушла съ камеръ уже часу въ одиннадцатомъ вечера. Непривычный къ вину, Глѣбъ Кириловичъ былъ уже совсѣмъ пьянъ. Прощаясь съ Ульяной, онъ ударялъ себя въ грудь и шепталъ:

— Мнѣ довольно… Теперь мнѣ совсѣмъ довольно! Теперь я все узналъ.

По уходѣ Ульяны, его совсѣмъ развезло. Онъ сѣлъ на обрубокъ дерева, потомъ свалился съ него и заснулъ на пескѣ, насыпанномъ на камерахъ. Подручный, знавшій Глѣба Кириловича за непьющаго человѣка, просто диву дался, видя его въ такомъ видѣ.

Глѣбъ Кириловичъ проснулся уже подъ утро. Всходило солнце и сквозь щели шатра причудливо играло на пескѣ на камерахъ. Онъ быстро вскочилъ на ноги, но его такъ и шатнуло въ сторону. Голова его была тяжела и страшно болѣла.

А по уходѣ Глѣба Кириловича въ субботу вечеромъ отъ конторы, гдѣ онъ вручилъ Леонтію девять рублей съ полтиной, вотъ что происходило.

Пославъ въ догонку уходившему Глѣбу Кириловичу нѣсколько насмѣшекъ, сопровождаемыхъ громкимъ хохотомъ, поддерживаемымъ Мухоморомъ и Матрешкой, Леонтій сказалъ имъ: