Николай Лейкин - В царстве глины и огня

Хозяинъ поразилъ. Большинство мужскихъ голосовъ умолкло, но женскіе голоса продолжали еще

— Что намъ твое вино: у насъ мужики и такъ спились! Нѣтъ, почтенные, не продавайте себя за водку. Надо-же нашимъ харчамъ конецъ положить. Вѣдь съ такихъ харчей подохнешь.

— Вино ставитъ… Четыре ведра вина за свою проруху ставитъ, передавали передніе заднимъ, и постепенно стали умолкать и остальные мужскіе голоса.

Гдѣ-то послышался возгласъ: «вотъ за это спасибо»!

— Да что-бы ужъ тебѣ пять ведеръ! Что за счетъ четыре! раздалось сзади.

— Пять!.. Пять!.. загалдѣли мужики.

— Ладно. Ставлю пять ведеръ. Имъ будь по вашему. А провизію вамъ перемѣнятъ. Въ воскресенье, кромѣ того, матка испечетъ вамъ ситные пироги.

— Матку намъ новую найми! Матку новую! Прибери ты теперешнюю матку. Шельма она на первый сортъ и лѣнивая тварь. Хлѣбъ сырой печетъ, лѣнится тѣсто промѣшивать, предъявляли требованія мужики.

— Будетъ и матка у васъ новая, согласился хозяинъ.

— Ну, вотъ за это дай Богъ тебѣ здоровья!

— Ну, выбирайте старосту, кто будетъ принимать вино. Сейчасъ прикащикъ купитъ пять ведеръ водки.

Хозяинъ обернулся къ прикащику и полѣзъ въ карманъ за деньгами.

— Братцы Да что-жъ это такое! Неужто продали? продолжали кричать женщины. — Не продавайте за водку! Вѣдь себя продали. Ахъ, олухи, олухи!

— Да вѣдь харчи перемѣнятъ, такъ чего-жъ немъ? возражалъ рыжій мужикъ:

— Черти! Дьяволы! Да вѣдь онъ перемѣнитъ-то только на недѣлю, а потомъ опять все пойдетъ по старому. Ахъ, пьяницы пропойные! За вино душу продали…

— А женщинамъ, Николай Михайловъ, ты купишь два ящика пива и выдашь имъ по бутылкѣ, продолжалъ хозяинъ, обращаясь къ прикащику. — Да купи подсолнуховъ и орѣховъ на рубль.

— Не надо намъ твоихъ подсолнуховъ, не надо намъ твоихъ орѣховъ! все еще визжали женскіе голоса, но уже ихъ было слышно всего четыре-пятъ голосовъ. Остальные умолкли.

Прибывающимъ изъ трактира рабочимъ передали, что хозяинъ за свою проруху по поводу харчей ставитъ пять ведеръ водки и бабамъ пива, и кто-то ужъ закричалъ «ура».

— Продали! Продали! Совсѣмъ себя продали! все еще вопила какая-то пожилая женщина съ груднымъ ребенкомъ на рукахъ, но ее уже никто не слушалъ.

Прикащикъ, получивъ деньги, въ сопровожденіи нѣсколькихъ мужиковъ, побѣжалъ въ питейное заведеніе за водкой и за пивомъ. Кто-то кричалъ:

— Захватите телѣгу съ лошадью!

— Не надо. И на рукахъ донесемъ. Такая ноша не тянетъ. Еще пріятнѣе.

Лица у рабочихъ сдѣлались радостныя. Нѣсколько человѣкъ окружили хозяина и уже безъ шапокъ почтительно съ нимъ разговаривали. Онъ вынулъ портсигаръ и одѣлилъ ихъ папиросками.

— Матка у насъ лѣнтяйка — вотъ больше изъ-за чего харчи плохи, да и староста пьяница, спокойно говорили рабочіе хозяину. — Перемѣнить ихъ надо. Нѣшто мы не понимаемъ, что хозяину, подчасъ не до харчей? Каждый фунтъ солонины не обнюхаешь, въ мѣшокъ съ мукой не влѣзешь, а старомта не долженъ принимать, а долженъ пойти и доложить прикащику, а прикащикъ — вашей милости. Вы перемѣните — вотъ и будутъ харчи хороши, вотъ и будетъ рабочій доволенъ и все будетъ по божески.

Водку рабочіе ждали съ нетерпѣніемъ. Они стояли группами на дорогѣ и, не спуская глазъ, смотрѣли въ ту сторону, откуда должны были появиться съ драгоцѣнной ношей посланные. Когда появилась процессія, несшая боченокъ съ водкой и корзины съ пивомъ, нѣкоторые рабочіе закричали опять «ура», загудѣли гармоніи.

Вскорѣ былъ выбранъ староста, долженствующій: распредѣлить водку, и пьянство началось. Раздались пѣсни. Хозяинъ не уходилъ и, покуривая сигару, бродилъ между рабочими. Онъ самъ выпилъ съ ними три рюмки водки, закусилъ солодовымъ сырымъ хлѣбомъ, которымъ часъ назадъ тыкали ему въ носъ, и сказалъ, что «хлѣбъ плоховатъ, но его все-таки ѣсть можно».

— Да конечно-же можно!.. соглашались рабочіе, пьянѣя все болѣе и болѣе.

Хозяину опять кричали «ура». Въ одной группѣ рабочихъ ему даже пропѣли извѣстную пѣсню: «мы тебя любимъ сердечно, будь намъ начальникомъ вѣчно». Когда-же начали сбираться его качать, то онъ проскользнулъ во дворъ, прошелъ во флигель прикащика, простился съ нимъ, незамѣтно вышелъ со двора боковой калиткой, всегда бывшей на запорѣ. и уѣхалъ съ завода.

Рабочіе пропьянствовали до вечера, выпили хозяйское угощеніе и отправились въ кабакъ пить на свои.

Въ этотъ вечеръ кабатчикъ торговалъ на славу.

Дунька хоть и была свидѣтельницей протеста рабочихъ передъ хозяиномъ, но. находясь при Глѣбѣ Кириловичѣ, не принимала въ этомъ протестѣ никакого участія. Товарки ея, галдѣвшія въ толпѣ и выкрикивавшія хозяину разные эпитеты въ родѣ «живодеръ», «кровопивецъ», нѣсколько разъ подзуживали ее кричать вмѣстѣ съ ними подобныя ругательства, но она, останавливаемая Глѣбомъ Кириловичемъ, молчала. Дунька и Глѣбъ Кириловичъ стояли въ сторонѣ, поодаль отъ другихъ. Къ Дунькѣ подскочила Матрешка.