Жюльен Грин - Обломки

— Уши надерешь? — спросила Анриетта.

Сжав челюсти, Филипп взглянул на жену. Элиана свирепо выкатила глаза и посмотрела на Анриетту, присоединившись в душе к безмолвному гневу зятя. А Анриетта, попав под обстрел двух пар блестевших от злости глаз, сначала улыбнулась, потом, не сдержавшись, захохотала самым непристойным образом, чуть не уткнувшись лицом в край стола. В ледяном молчании она дала волю своему неуместному веселью, она смеялась, вовсе не желая смеяться, смеялась без радости, и ей было стыдно, что не может остановиться; однако, боязнь показаться смешной пересилила, Анриетта затихла; она подумала, что похожа на сумасшедшего: его ведут на расстрел, а он вместо того, чтобы вопить, хохочет.

Элиана с похоронной миной протянула сестре вазу с фруктами и вытянула под столом ногу с намерением наступить ей на ногу и одновременно подмигнула, как бы говоря, что хватит, мол, смеяться. Но Робер помешал этому маневру: он сидел между матерью и теткой и болтал ногами; когда Элиана вытянула ногу, он ударил ее пониже икры, не сразу сообразил, что произошло, а сообразив, покраснел до ушей. Элиана едва не скривилась от боли, но удержалась, и эта маленькая трагедия прошла не замеченной. Филипп усердно чистил яблоко. Анриетта взяла было мандарин, но, повертев его в пальцах, положила обратно. В вазе лежал только один мандарин, и уже давно на него с вожделением поглядывал самый младший из сотрапезников; после недолгой душевной борьбы он сдался: видимо, желание пересилило стыд, красная ручонка потянулась к вазе, и мандарин увенчал собой холмик очисток, возвышавшийся на тарелке. Под нетерпеливым ногтем сползла кожица сначала с правого, потом с левого бочка, и прозрачная плоть мандарина, казалось, сбросила ее сама собой. Но тут острый и тонкий запах достиг ноздрей сидевшей в задумчивости Элианы; почуяв аромат, приведший ей на память школьные праздники, она машинально перевела взгляд на тарелку соседа и справедливой дланью конфисковала мандарин. Тут она снова увидела себя в зеркале и обозвала уродиной.

***

Уже подали кофе, когда лакей доложил, что пришел господин Дидерик.

Филипп потянулся было к кофейнику, но передумал и вышел из комнаты.

— Послушай, Элиана, — сказала Анриетта, вставая из-за стола. — Только быстро. Да или нет?

Элиана покачала головой:

— Пока еще нет. Я рассчитывала поговорить с ним после обеда, но ты вывела его из себя. Зря ты его так дразнишь.

— Верно, верно. Теперь он на меня злится. Но если ты попросишь, он согласится.

— Давай лучше подождем до завтра.

— Да что ты. Мне деньги нужны сегодня к вечеру.

— Ты же говорила, к завтрашнему вечеру.

— Видишь ли, я проходила мимо почты, и там было письмо от господина… — Она мотнула головой в сторону Робера, глядевшего в окно, и подмигнула сестре.

— Робер, пойди узнай, готова ли Антуанетта, — скомандовала Элиана, подталкивая мальчика к дверям. — Письмо от Тиссерана? — спросила она сестру, когда Робер вышел.

— Да. Оказалось все куда более срочно, чем я думала. Возьми прочти. Можешь пропустить три средние страницы, там сплошная лирика.

— Нет у меня ни времени, ни охоты наслаждаться его излияниями. Ну и почерк!

— Обещаешь попросить Филиппа?.

— Хорошо, хорошо.

— Прямо сейчас…

— Хорошо. Только дай я прочту.

Анриетта отошла, присела на ручку кресла, стоявшего у окна, и кинула взгляд на улицу. С самого утра валил снег, и сейчас, когда еще его не успели смести в сточную канаву, он лежал вдоль тротуара низеньким валиком. Сильно сутулясь и еле волоча ноги, брел какой-то старичок, до Анриетты доносилось шарканье подошв об асфальт тротуара. Анриетта нагнулась, вдруг заинтересовавшись этим ничем не примечательным зрелищем. Ее изящный профиль четко выделялся на фоне муслиновой занавески; очертания ноздрей и полуоткрытого рта еще хранили ребяческое жадное любопытство. На ней была голубая юбка, плотно облегавшая талию и бедра, а белый шелковый свитерок обтягивал грудь. Какую бы позу ни принимала эта хрупкая фигурка, в ней чувствовалось нетерпение и чисто физическая невозможность усидеть на месте. Скрестив ноги, она оперлась локтем о спинку кресла и отодвинула занавеску. Вдруг она вскочила, бросилась к Элиане, с трудом разбиравшей письмо.

— Какой голос был у того господина?

— Что, что? О чем это ты?

— Ну, у этого, что звонил утром, у Дидерика…

— Как можно голос описать? Голос как голос.

— Ну, голос, скажем, грузчика или… или голос человека светского.