Марсель Прево - Полудевы

– Простите меня! Я так люблю вас!

Она вырвала руку и сказала без гнева, но не покойно:

– Вернемтесь!

Он медленно взял весло, и они причалили к берегу, не произнеся более ни слова. Когда же они подходили к замку, Максим набрался храбрости под сводами обнаженных деревьев.

– Мод, – проговорил он, – вы знаете, что я принадлежу вам; наполовину я не умею отдаваться: я ваш раб, на всю жизнь, если вы пожелаете. Об одном умоляю вас, если вы хотите оттолкнуть меня, не играйте мной, как с теми легкомысленными людьми, которые вас окружают… Вы знаете, я скоро уезжаю; я хотел пробыть недели три в Везери и затем возвратиться в Париж. Так возвращаться ли мне?

Она пожала правую руку молодого человека.

– Верите ли вы мне теперь? – спросила она.

Он отвечал:

– Я вам верю.

– Как сестре?

– Как сестре.

– Любите вы меня?

– Больше нежели сестру, мать, больше всего на свете!

– Так возвращайтесь, – сказала Мод. – В продолжение этих трех недель думайте обо мне… о нашем будущем. Я принимаю только совершенно обдуманное решение. Я же со своей стороны обещаю вам, что до вашего возвращения меня не увидят ни в театре, ни вообще в обществе. Я не буду выезжать.

– О! простите! еще раз простите! – воскликнул Максим. – Я недостоин вас!

Он хотел привлечь ее к себе, и был счастлив в то же время, что она отстранилась от него, отказывая даже в самой невинной ласки невесты. И в этом, пленившем его искреннем порыве ее, в резком движении, которым она уклонилась, точно он угрожал ее целомудрию, Максим не сумел распознать инстинктивного проявления стыдливости в женщине, душой и телом влюбленной в другого и еще не привыкшей делить чувства между двоими.

« Везери, март 1893 г.

И вот, несмотря ни на что, я решаюсь писать вам, не зная даже, как назвать вас, имя которой едва осмеливаюсь произносить в мыслях, ежечасно. Я так мало видал вас, так мало говорил с вами! Теперь, когда нас разделяет такое большое пространство, мне кажется, что воспоминания обо мне вовсе не существуют для вас. О! Как далеко я чувствую себя от вас не только по пространству, разделяющему нас, но по тому расстоянию, которое существует между нашими взглядами на образ жизни и на самую жизнь. Умоляю вас, не думайте, что я говорю случайные слова и хочу сгладить мою неловкость, подражая в любезностях вашим поклонникам. Я открываю вам мое сердце; правда, я чувствую себя так же далеко от вас, как далек от меня самый простой, самый дикий из моих пастухов.

Бывают минуты, когда это приводит меня в отчаяние, и тогда я желаю походить на ваших парижских друзей; тогда я не затруднялся бы, конечно, в подборе слов, говоря с вами, не затруднялся бы писать вам, и вы легче понимали бы меня… Играя же чужую роль, я был бы смешон, неловок! На этой почве я признаю себя заранее побежденным. Вокруг вас толпятся двадцать поклонников, более увлекательных, – увы! – нежели ваш почтительный отшельник из Везери. Я повергаю к ногам вашим одну только страстную любовь мою, а это ведь не блестит, я знаю, и не привлекает. Что делать? Умоляю позволить мне любить вас. Я прошу одной милости, невероятной, незаслуженной; я говорю вам: „я ничтожнейший из всех и, несмотря на это, полюбите меня!“.

Я так сильно люблю вас! Позвольте мне, теперь, когда я далеко, выговорить это слово, которое душит меня. Никто никогда не будет любить вас, как я. Никто в мире, я уверен в этом, не даст вам всего себя, как отдаю я, не заботясь ни о чем другом, лишь только принадлежать вам и сделать вас счастливой. И если я сознаю мое ничтожество, то вместе с тем есть одна вещь, которой я горжусь, а именно, что я даю вам душу лучше, выше и более достойную вас, нежели души ваших парижан, так ужасавших меня своей пустотой и порочностью. Ради Бога, не полюбите кого-нибудь из этих господ! Когда я думаю, что, может быть, в эту минуту один из них находится около вас, говорит с вами и может увлечь вас, вся энергия, сколько ее есть во мне, восстает со страшной силой, и я хотел бы заставить их молчать, отдалить вас от всего недостойного вас, которое не имеет права и приближаться к вам. Простите, что пишу вам в таком тоне; все это терзает меня, и я должен высказаться!..

Знаете ли, о чем я мечтаю в своем одиночестве? Я представляю вас себе совсем маленькой около меня, уже взрослого, такой, какой я нашел здесь, десять лет тому назад, сестру мою Жанну, когда вернулся в Везери, с сердцем, разбитым грустной необходимостью оставить полк… Я тотчас же полюбил эту детскую душу, совершенно невинную. Я решил сам, без посторонней помощи, пролить свет знания в эту душу, чтобы она стала лучшей частицей меня, развитой во мне, и я сдержал свое слово. У Жанны не было ни другого воспитателя, ни другого друга, кроме меня; за исключением чисто женских обязанностей, которые преподала ей моя мать, все остальное, каждая ее мысль, исходит от меня. О! если бы я знал вас ребенком, Мод, я бы воспитал и вырастил вас! Вы были бы, может быть, даже наверно, были бы менее блестящи, менее царица. Но зато я постоянно имел бы ключ от ваших помышлений и не был бы обречен бродить впотьмах около вашей тайны!