Эрнест Хемингуэй - За рекой, в тени деревьев

– Всего три раза, чтобы взять такой город?

– Дочка, мы двенадцать раз вступали в бой от Рамбуйе до Парижа. Но настоящих боев было только два. В Тус-сю-ле-Нобль и в Лебюке. Остальное было просто приправой. Мне, в общем, и не надо было драться, если не считать этих двух стычек.

– Расскажи, как дерутся.

– Скажи, что ты меня любишь.

– Я люблю тебя, – сказала девушка. – Если хочешь, можешь напечатать об этом в «Gazzetino». Я люблю твое жесткое, сухое тело и твои странные глаза – я их боюсь, когда они злеют. Я люблю твою руку и все твои раны.

– Теперь и я должен сказать тебе что-нибудь очень хорошее. Во-первых, я люблю тебя.

– А почему бы тебе не купить хорошего стекла? – спросила вдруг девушка. – Мы можем вместе съездить в Мурано.

– Я ничего не понимаю в стекле.

– Я могу тебя научить. Вот было бы весело!

– В нашей бродячей жизни не обзаводятся венецианским стеклом.

– Ну а когда ты выйдешь в отставку и поселишься здесь?

– Тогда и купим.

– Я бы хотела, чтобы это было сегодня.

– Я тоже, но сегодня это сегодня, а завтра я поеду на охоту за утками.

– А мне можно поехать с тобой на охоту?

– Если Альварито тебя пригласит.

– Я могу заставить его меня пригласить.

– Сомневаюсь.

– Невежливо сомневаться в том, что говорит твоя дочка, она уже слишком взрослая, чтобы лгать.

– Ладно, дочка. Беру свои слова обратно.

– Спасибо. За это я не поеду и не буду вам мешать. Я останусь в Венеции и пойду к мессе с мамой, и ее теткой, с моей теткой, а потом навещу своих бедняков. Я ведь единственная дочь, и у меня много обязанностей.

– Меня всегда интересовало: что делаешь ты целый день?

– Вот это я и делаю. А потом попрошу горничную помыть мне голову и сделать маникюр.

– Но ведь будет воскресенье.

– Тогда я займусь этим в понедельник. А в воскресенье прочту все иллюстрированные журналы, и самые неприличные тоже.

– Может, там будет фотография мисс Бергман. Ты все еще хочешь быть на нее похожа?

– Уже нет, – сказала девушка. – Я хочу быть похожа на самое себя, только много, много лучше, и я хочу, чтобы ты меня любил. И еще, – добавила она вдруг, глядя на него прямо и не таясь, – я хочу быть такой, как ты. Можно мне сегодня быть такой, как ты?

– Конечно. И спасибо, что ты больше не просишь рассказывать про войну.

– Ну, ты должен мне потом рассказать!

– Должен? – переспросил полковник, и в его странных глазах сверкнула такая жестокая решимость, словно неприятельский танк навел на него жерло своей пушки.

– Ты, дочка, кажется, сказала «должен»?

– Да. Но не в том смысле. А если я не так сказала, прости. Я хотела сказать – пожалуйста, расскажи мне попозже еще какую-нибудь настоящую историю про войну. И объясни мне, пожалуйста, то, чего я не понимаю.

– Можешь говорить «должен», дочка. Черт с ним! Он улыбнулся, и глаза его опять подобрели, хотя – он это знал и сам – они никогда не бывали совсем добрыми. Но тут уж ничего не поделаешь, он и так старался быть поласковей со своей последней, настоящей и единственной любовью.

– Честное слово, дочка, я не возражаю. Право же, нет. Я знаю, что такое отдавать приказы, и в твои годы сам это любил.

– Но я вовсе не хочу приказывать, – сказала девушка. Хоть она и приняла решение не плакать, в глазах у нее стояли слезы. – Я хочу тебе подчиняться.

– Знаю. Но и приказывать тебе тоже хочется. В этом нет ничего дурного. Такие, как мы, без этого не могут.

– Спасибо за «такие, как мы».

– Мне это было совсем нетрудно… – сказал полковник. И добавил: – Дочка.

В эту минуту к их столику подошел портье.

– Извините, – обратился он к полковнику. – Там пришел какой-то человек – кажется, ваш слуга, сударыня, – с довольно большим пакетом для полковника. Оставить пакет в камере хранения или послать наверх, к вам в номер?

– Ко мне в номер, – сказал полковник.

– Пожалуйста, давай посмотрим здесь, – попросила девушка. – Нам ведь все равно, что скажут другие?

– Разверните его и принесите сюда.

– Слушаюсь.

– А потом отнесите поосторожней ко мне и запакуйте как следует к двенадцати часам завтрашнего дня. Я возьму его с собой.

– Слушаюсь, полковник.

– Тебе хочется на него посмотреть? – спросила девушка.

– Очень, – ответил полковник. – Gran Maestro, пожалуйста, еще бутылку редерера и, прошу вас, поставьте стул так, чтобы мы могли поглядеть на портрет. Мы страстные поклонники живописи.

– Больше редерера не заморожено, – сказал Gran Maestro. – Но если хотите, есть перье-жуэ.