Симадзаки Тосон - Нарушенный завет

— Я? Я провожу тебя до ворот храма.

— Только до ворот?

— Отчего только до ворот, это ты вряд ли поймёшь. И я не стану теперь тебе ничего объяснять. Хоть мы не первый день с тобой знакомы, но подружились совсем недавно. Да… хочется мне хоть разок поговорить с тобой по душам!

Проводив Усимацу до ворот Рэнгэдзи, Кэйносин простился с ним и ушёл. Жена настоятеля радушно встретила Усимацу у ограды храма. Работник при храме, Сёта, перенёс вещи Усимацу в мезонин. Запах рыбы, жарившейся на кухне, проник в жилые помещения храма и, смешавшись с дымом курений, вызвал у Усимацу какое-то странное, непривычное ощущение. К главному зданию храма направлялся служка, вероятно, с приношениями статуе Будды. Усимацу поднялся в мезонин и огляделся: стены его комнаты и Сёдзи были оклеены новой бумагой и казались приветливее, чем в первый раз. Ему даже приготовили ванну с сухими листьями редьки — «лечебную ванну», как её здесь называли. И когда, усевшись за новый столик, Усимацу вдохнул аппетитный запах супа из мисо, [5] Мисо — тестообразная масса из перебродивших соевых бобов. он вдруг почувствовал себя в этих старых стенах унылой обители удивительно уютно.

Гинноскэ, разумеется, ничего не знал о происхождении Усимацу. Они подружились ещё в Нагано, когда учились в семинарии: у них было много общего в характере. Стоило Усимацу начать описывать милые сердцу серенькие пейзажи Саку и Тиисагаты, как Гинноскэ принимался живописать красоты озера Сува, возле которого он рос. Когда Усимацу заводил разговор об истории, которой особенно увлекался, Гинноскэ расписывал ему, как интересно собирать растения, и стены общежития, где проходили их постоянные беседы, стали для них одинаково родными. Дружба в школьные годы оставляет много светлых воспоминаний, никогда не меркнущих и всегда свежих. Поэтому, когда Гинноскэ теперь думал об Усимацу, он неизменно видел его таким, каким он был в семинарские годы, и ему было тягостно замечать происходящие в нём перемены: разве можно сравнить нынешнего Усимацу с тем, прежним, когда они весело уплетали в семинарской столовой варёный рис, смешанный с ячменём… Нет, он уже не тот! Какой-то угрюмый… Не осталось и следа от прежней жизнерадостности. Взгляд, походка, голос — всё переменилось. Он сделался замкнутым. Отчего? Гинноскэ никак не мог понять. «Что-то произошло… Несомненно, какая-то причина есть», — думал он, ожидая удобного случая, чтобы откровенно поговорить с другом.

На следующий день, в воскресенье после обеда, Гинноскэ решил навестить Усимацу на новом месте. По дороге он встретил Бумпэя, и они вдвоём поднялись по поросшим мхом каменным ступеням. Дорожка, по краям которой цвели последние осенние цветы, вела к главному зданию храма, налево от него была колокольня, направо — жилые помещения. Шестиугольный храмовый флигель с покатыми черепичными крышами, с колоннами в китайском стиле — всё, казалось, свидетельствовало о величии и упадке далёкого прошлого. Под пожелтевшим деревом гинкго Гинноскэ увидел босоногого работника, который, согнувшись, усердно сгребал опавшие листья. На вопрос: «Дома ли Сэгава-кун?» — Сёта почтительно поклонился и, бросив метлу, как был босиком, пошёл узнать.

И сразу же сверху донёсся голос Усимацу. Подняв голову, они увидели его в окне мезонина, скрытого ветвями дерева.

— Прошу наверх! — пригласил Усимацу гостей.

Гинноскэ и Бумпэй вслед за Усимацу, указывавшим им дорогу, поднялись по тёмной лестнице и вошли в комнату. Лучи осеннего солнца, проникавшие сквозь ветви дерева, окрашивали стены, картину, расставленные в нише книги и журналы в золотистые тона. В открытое окно вливался прохладный воздух, приносивший свежесть в скромную келью. Усимацу вдруг заметил на столике оставшуюся раскрытой «Исповедь» и незаметно спрятал её, затем, положив на пол сложенное светлое шерстяное одеяло, пригласил гостей садиться. [6] …пригласил гостей садиться. — В японских домах сидят на полу на плоских подушках. Пол настилается из плотных циновок.

— Ты, я вижу, любитель переезжать с места на место! — заметил Гинноскэ, осматривая комнату. — Уж если у человека есть такая привычка, он так и будет кочевать без конца. Да, но комната в твоём прежнем пансионе, пожалуй, была лучше.

— А отчего вы съехали оттуда? — поинтересовался Бумпэй.

— Там было уж очень шумно, — как можно равнодушнее ответил Усимацу, но невольная тревога всё же отразилась у него на лице.