Юнас Ли - Хутор Гилье. Майса Юнс

Я стояла посреди комнаты и ничуть не стеснялась своего красновато-коричневого платья из Гилье.

— Тетя Ситтов, — прошептала я наконец.

— Кто это? Как? Неужели это моя милая Ингер-Юханна? Это дочь сестры моего мужа, — объяснил присутствующим какой-то голос из-за стола. — Ты явилась сюда, словно дикая горная роза, капли дождя еще видны на твоем лице. Да ты совсем озябла. — Она коснулась меня рукой, но я прекрасно поняла, что она тем временем разглядывает мое платье. „Платье, видно, слишком длинно в талии, — подумала я тогда, — ведь я и дома это говорила“. Но потом я забыла о платье, потому что тетя обняла меня и сказала: — Добро пожаловать, милое дитя! Йомфру Йёргенсен, я думаю, ей сейчас хорошо бы выпить чашку горячего чая… И еще скажите, пожалуйста, Мине, чтобы она приготовила комнату на втором этаже.

Тетя посадила меня в мягкое кресло у стены.

Так я и сидела в полутьме, держа на коленях чашку чая и печенье, — не знаю, как все это у меня оказалось, — и думала: „Я это или не я?“

Сначала мне было трудно разглядеть людей, которые расположились вокруг на мягких стульях. Ближе всего ко мне оказалась чья-то нога со шпорой на сапоге и с широким красным лампасом на брюках. Ногой этой кто-то непрестанно раскачивал. Время от времени в круг света, который отбрасывала лампа, попадала головка в чепце из тончайших кружев, — видимо, какая-то дама ставила чашку на стол или брала печенье. Свет из-под абажура падал так, что освещал вокруг стола только кольцо в пол-локтя.

Ах, до чего здесь было уютно и изысканно!

Под абажуром, в полосе света, сидела тетя, склонившись над каким-то маленьким черным прибором, увенчанным фигуркой тигра. Она жгла ароматические свечки. Ее седые волосы двумя волнами падали на виски.

Вокруг начищенного до блеска самовара, который все время гудел, были расставлены прелестные синие чашки старинного датского фарфора — точно такие, как те восемь, что стоят у мамы в шкафу, ну те, что она получила в наследство от бабушки. Лицо тети было все время повернуто боком, и я видела большую серьгу, которая сверкала между кружевными оборками чепца. Мне показалось, что старомодный самовар, похожий на вазу или скорее даже на урну, чем-то ее напоминает, особенно если долго глядеть на благородный контур ее твердого подбородка. Тетя и самовар как бы связаны друг с другом с незапамятных времен, чуть ли не с сотворения мира… Порой разговор затихал, и в комнате воцарялась тишина, словно там никого не было, самовар вздыхал и шипел, точно так же, как тетя, когда она говорила, подчеркивая свое изысканное датское произношение: „Унаследовано, унаследовано“… А самовар пыхтел: „Ситтов, фон Ситтов“ — и у меня сразу всплыло в памяти все то, что ты, мама, мне рассказывала о датчанине Ситтове, который был дипломатом в Брюсселе…»

— Вот девчонка! Это у нее в крови, — рассмеялся доктор.

«…Тетя явно не торопилась познакомить меня с дядей. Поэтому, когда йомфру Йёргенсен понесла поднос с чаем в соседнюю комнату, где мужчины играли в карты, я спросила, нельзя ли мне тоже с ней пойти.

— Ну конечно, дитя мое. Было бы несправедливо испытывать дольше твое терпение! А потом, йомфру Йёргенсен, отведите нашу маленькую путешественницу в ее комнату, позаботьтесь о том, чтобы ее накормили, и пусть она ляжет спать.

Но я заметила, что она тут же повернула абажур и затемнила ту часть комнаты, где мне надо было пройти, но только потом я поняла, зачем она это сделала.

— Что такое? Кто это? — удивился дядя.

Ты бы только посмотрела, мама, как он на меня глядел. Он так похож на тебя, мама, особенно глаза и лоб, что я бросилась ему на шею.

Он не сводил с меня глаз; вытянув руки, он удерживал меня перед собой.

— Вылитая тетя Элеунуре, просто вылитая! Но… но только не воображай, пожалуйста, что ты такая же красавица, как она.

Вот как меня встретили.

Вскоре затем я уже лежала в постели в своей прелестной комнатке, обитой голубым штофом. Окна были задернуты занавесками с длинной бахромой, на печке стояла курильница, а йомфру Йёргенсен — подумай только! — назвала меня „фрекен“, чуть ли не собственноручно раздела и уложила на мягкие перины.

Так я лежала и обдумывала все, что пережила за этот день, пока у меня не начало гореть лицо и мне не стало казаться, что я снова трясусь рядом с Улой в нашем экипаже, запряженном Вороным».

— Да, экипаж пришел домой пустой, — сказал капитан, глубоко вздохнув.

— Смотри, она еще вернется в Гилье в карете, — заметил врач.