Юнас Ли - Хутор Гилье. Майса Юнс

Фру Йегер, убедившись в невозможности придать штанам Йергена приличный вид, приладила наконец огромную, прикрывавшую все дыры заплату и теперь торопливо ее пришивала. Вечернее солнце еще бросало слабый бледно-золотой отблеск на подоконник. В комнате царила такая тишина, что слышно было, как ходит иголка в руках фру Йегер, а стук упавшей на пол катушки казался раскатом грома.

Вдруг фру Йегер застыла, словно солдат на перекличке. Она прислушалась: на лестнице раздались быстрые тяжелые шаги мужа.

Неужели опять кто-нибудь не закрыл за собой дверь?

Капитан Йегер, краснолицый, очень полный, в обтрепанной форме, тяжело дыша влетел в комнату — во рту он еще держал обмакнутое в чернила гусиное перо — и направился прямо к окну.

Его жена еще усерднее заработала иглой — она не хотела зря терять время и вместе с тем надеялась укрыться таким образом от бури, которая могла разразиться.

Капитан принялся дышать на замерзшее стекло, чтобы сделать глазок пошире:

— Вот увидишь, дети принесут что-то с почты. Они бегут наперегонки и даже обогнали Йёргена с санками.

Иголка заработала еще быстрее.

— Нет, ты только погляди, как они припустились!.. И Тинка, и Теа… А Ингер-Юханна! Ну, подойди-ка сюда, мать. Посмотри, как она бежит! Словно танцует, верно? Конечно, ей хочется прибежать первой! И можешь не сомневаться, так оно и будет. Уверяю тебя, девчонка на редкость хороша. И ничуть я не преувеличиваю. Ведь это все говорят… Ну, иди же сюда, иди. Вон она уже обгоняет Тинку… Да что ты сидишь, мать?

Но мать не двинулась с места. Иголка мелькала уже с лихорадочной быстротой, словно мать шила наперегонки с бегущими детьми. Она все еще надеялась разделаться с заплатой, прежде чем дети вернутся домой, да и солнце вот-вот скроется за вершиной. Оно дарило теперь людям в горах очень короткий день.

По лестнице дробно застучали каблучки. Дверь распахнулась.

В самом деле — Ингер-Юханна!

Она ворвалась в комнату в расстегнутом пальто, вся запорошенная снегом. Ленты капора она успела развязать еще на лестнице, и непокорные черные пряди в беспорядке упали на ее разгоряченное лицо. Задыхаясь от бега, девочка бросила свои пестрые шерстяные перчатки на стул. Несколько секунд она молча стояла посреди комнаты, не в силах вымолвить ни слова, а потом выпалила разом, запихивая под капор выбившиеся волосы:

— Внизу, на почтовой станции, лежит записка: выслать лошадь за капитаном Рённовом и лейтенантом Мейном. Так там и написано: завтра к шести утра лошадь должна быть в Гилье. Значит, сейчас они едут сюда!

— Мать, слышишь? Рённов! — радостно закричал капитан. Рённов был его товарищем юношеских лет.

В комнату влетели остальные дети — каждый хотел сам сообщить новость.

Бледное лицо фру Йегер с резкими чертами и гладкими черными волосами, которые, выбиваясь из-под чепца, двумя полукружиями спадали ей на щеки, приняло озабоченное выражение. Что им приготовить на ужин? Пожертвовать телятиной, которую она, собственно говоря, бережет для пробста, или поросенком? Но ведь его купили здесь, в горах, он не откормлен — кожа да кости…

— Вот увидишь, Рённова, наверное, вызывают в Стокгольм [3] В описываемое время Норвегия была в личной унии со Швецией и королевский двор находился в Стокгольме. (Здесь и далее примечания редакции.) , — продолжал капитан, барабаня пальцами по оконному переплету. — Быть может, ему предложат пост адъютанта… Что и говорить, такому, как он, не дадут прозябать здесь, на западе… Знаешь, мать, ведь я сразу это подумал, когда принц отметил его во время сборов… Я сказал тогда Рённову: «Поверь мне, твои анекдоты принесут тебе счастье, но только остерегайся генерала. Он все на ус мотает!» А он мне ответил: «Пустяки, под меня не подкопаешься!» Похоже, так оно и есть… Самый молодой капитан нашей армии… Понимаешь, принц…

Фру Йегер как раз в эту минуту покончила с заплатой и поспешно встала. Ее худое горбоносое лицо, обтянутое сухой коричневатой кожей, приняло решительное выражение: она все-таки остановила свой выбор на жирной телятине.

— Ингер-Юханна! Последи, чтобы отец надел воскресный парик! — крикнула она на ходу и побежала на кухню.

Вскоре печь в гостиной до отказа набили дровами. Весной ее прочистили, заново покрыли черной краской и с тех пор еще ни разу не топили. Печка так отчаянно задымила, что, несмотря на семнадцатиградусный мороз, пришлось открыть все окна и двери.

Работник капитана, долговязый Ула, как его все звали, не знал, за что взяться: то ли таскать на кухню дрова — охапки длинных промерзлых поленьев, — то ли чистить снегом старый мундир капитана, чтобы, не дай бог, гости не подумали, будто он принарядился к их приезду.