Халиль Джебран - Сломанные крылья

О друзья моей юности, разбросанные по Бейруту! Если вы попадете на это кладбище возле сосновой рощи, входите молча и не спешите, оберегая от громких шагов покой спящих под сводом земли. У могилы Сельмы Караме трепетно поклонитесь от меня ее праху. Вздохнув, вспомните обо мне и скажите: «Здесь покоятся мечты того юноши, которого превратности судьбы заставили покинуть отчизну и уехать в заморские страны, здесь исчезли его надежды и скрылись его радости, иссякли слезы и пропала улыбка, среди этих немых могил вместе с ивами и кипарисами разрослось его отчаяние, над этой гробницей каждую ночь в поисках воспоминаний парит его дух, вторя призракам одиночества, кричащим от скорби и боли, и оплакивая вместе с ветвями деревьев ту, что еще вчера была грустным напевом на устах жизни, а сегодня стала безмолвной тайной в груди земли».

Умоляю вас, друзья моей юности, именем женщин, которых любили ваши сердца, возложить цветы на могилу женщины, которую любило мое сердце, - и каждый цветок на забытом захоронении будет подобен капле росы, оброненной очами утра меж лепестков увядшей розы.

Немая грусть

Вы, о люди, вспоминаете о заре вашей юности, с радостью возвращаясь мыслью к ее образам, и сожалеете лишь о том, что время это никогда не вернется. Я же вспоминаю ту пору, как узник, вышедший на свободу, - стены темницы и тяжесть своих оков. Вы называете годы, что проходят между детством и юностью, золотым веком, который насмехается над превратностями судьбы; годы эти пролетают над головами забот и волнений, как пчелка, спешащая в цветущий сад, - над стоячим болотом. Я же не могу назвать свое отрочество, иначе как порой тайных, немых страданий, которые скрывались в сердце, бушуя там, как буря, и, подобно ему, ширились и росли; эти чувства не получали выхода, чтобы ринуться в мир опыта, пока в сердце не вошла любовь и не распахнула его врата, наполнив светом самые дальние уголки. Любовь освободила мой язык, и я обрел дар слова, изранила веки - и слезы хлынули из моих глаз, разверзла гортань и исторгла из нее жалобный стон.

Вы часто вспоминаете поля и сады, площади и улицы, которые были свидетелями ваших игр и слышали шепот вашей невинности. Я также вспоминаю этот прекрасный уголок Северного Ливана. Стоит отвлечься от мирской суеты, и, словно наяву, вижу эти исполненные спокойного очарования долины, вижу горы, в дерзком величии рвущиеся к небу; стоит укрыться от шума людских сборищ, и явственно слышу пение ручьев и шелест ветвей. Но все эти красоты, о которых я вспоминаю сегодня, тоскуя по ним, как младенец - по груди матери, подвергали мучительной пытке мой дух, заключенный в темницу юности; так, верно, чувствует себя сокол, сидящий в клетке, при виде своих собратьев, свободно парящих в необъятном пространстве; это они наполняли мою грудь болью томлений и горечью раздумий, окутывали сердце пеленой безнадежности и отчаяния, сотканной перстами горьких сомнений.

Стоило мне выйти за город, как я возвращался, беспричинно тоскуя; стоило взглянуть на облака, переливающиеся разноцветными красками в лучах заходящего солнца, как я исполнялся возрастающего уныния, не умея объяснить себе природу этого чувства; стоило услышать, как щебечет ласточка или поет ручеек, как меня охватывал приступ неведомой прежде тоски.

Говорят, что неведение - колыбель счастья, а счастье -источник покоя. Может, это и верно для мертворожденных, живущих на земле холодными бездыханными трупами. Однако когда слепое неведение сопутствует пробудившемуся инстинкту, оно страшнее пропасти и горше смерти.

Впечатлительный, полный чувств юноша, которому недостает опыта, - несчастнейшее из созданий пред ликом солнца. Он разрывается душою между двумя могучими силами: одна из них, тайная, уносит его за облака, открывая в тумане грез прелести сущего, другая же, явная, привязывает к земле и, засыпав глаза прахом, оставляет испуганно блуждать в непроглядном мраке.

Руки грусти - сильные, хотя и шелковые на ощупь, -стискивают сердце, мучая его одиночеством. Одиночество - такой же спутник грусти, как и сподвижник любого порыва духа. Душа юноши, страдающего от одиночества и подвластного приступам грусти, подобна белой, только что распустившейся лилии, которая вздрагивает от малейшего дуновения зефира, открывает сердце лучам зари и складывает лепестки при появлении призраков вечера. И если у юноши нет развлечений, занимающих его ум, и нет друзей, с которыми он мог бы поделиться своими чувствами, жизнь становится для него тесной тюрьмой, где взор схватывает лишь сети пауков, свешивающиеся со стен, а слух - жужжание насекомых, снующих но углам.