Халиль Джебран: Философия логики или познание самого себя

Я долго думал о том, стоит ли тревожить дух великого певца и мыслителя, безвременно почившего на чужбине семьдесят лет тому назад, но герои его сатиры и ныне столь живы и вездесущи, что я не могу удержаться от того, чтобы провести настолько очевидные параллели. K тому же друзья и раньше приглашали меня опубликовать упомянутый мною рассказ, а теперь, когда просьбы об этом поступают уже и в нетмэйл, отказать было бы просто невежливо.

Итак, всем, кто лишен самоиронии и сроднился с мыслью о собственной непревзойденности, непревосходимости, гениальности и принадлежности к высшей касте, единственно способной понимать настоящее искусство, посвящается эта публикация.

Джебран Халиль Джебран

ФИЛОСОФИЯ ЛОГИKИ, ИЛИ ПОЗHАHИЕ САМОГО СЕБЯ

В один из дождливых бейрутских вечеров Селим-эфенди Дуайбас сидел у стола, загроможденного старыми книгами и ворохом разрозненных листков.

Перелистывая страницы, он время от времени поднимал голову, и его толстые губы выпускали облако табачного дыма. Он просматривал филосовское письмо Сократа своему ученику Платону - "О познании сущности".

Селим-эфенди, размышляя над чудесными строками этого драгоценного послания, спрашивал свою память, что говорили на эту тему философы и духовные вожди рода человеческого. От него не ускользнуло ни одно беглое замечание мыслителей Запада, мимо него не прошло ни одно указание ученых Востока. И когда его собственная сущность растворилась в вопросе о познании сущности, он внезапно поднялся, простер руки и вскричал громким голосом:

- Да! Да! Познание сущности - мать всякого познания! Мне надлежит познать собственную сущность, и я познаю ее до конца. Я познаю ее во всех деталях и свойствах, все ее тонкости, все ее частички! Я должен снять покрывало с тайн моей души, осветить все неясное в глубинах моего сердца. Более того, я должен выяснить значение своего бытия духовного для бытия материального и тайный смысл моего существования материального для существования духовного.

Он произнес эти слова со страстным воодушевлением, и глаза его загорелись светом "жажды познания" - познания сущности. Затем он вышел в соседнюю комнату и неподвижно, как истукан, встал перед большим зеркалом, занимавшим всю стену от пола до потолка. Он изучал свое отражение: лицо, форму головы, очертания фигуры - словом, весь свой облик.

Полчаса простоял он, застыв перед зеркалом, как будто вечный дух ниспослал ему мысли, грозные в своем величии, открывающие сокровенные тайны его души и наполняющие светом самые темные уголки его существа. Hаконец, он медленно заговорил, обращаясь к самому себе:

- Я мал ростом, а ведь такими же были Hаполеон и Виктор Гюго.

У меня узкий лоб, а ведь такой же лоб был у Сократа и у Спинозы.

Я лысый, но лысым был и Шекспир.

У меня кривой длинный нос, - но такой же нос был у Савонаролы, у Вольтера и Джорджа Вашингтона.

У меня больные глаза - совсем как у апостола Павла и Hицше.

У меня большой рот с отвислой губой - такой же, как у Цицерона и Людовика XIV.

У меня толстая шея - совсем как у Ганнибала и Марка Антония.

У меня большие оттопыренные уши - такие же, как у Бруно и у Сервантеса.

У меня впалые щеки и торчащие скулы - совсем как у Лафайета и у Линкольна.

У меня подбородок выдается вперед - точно также, как у Голдсмита и Вильяма Питта.

У меня одно плечо выше другого - как у Гамбетты и Адиба Исхака.

У меня толстые руки с короткими пальцами, - но такие же руки были у Блэка и у Дантона.

Все мое тело - слабое и худое, а ведь это удел большинства мыслителей, которые изнуряют свою плоть ради духовных устремлений. Удивительно, я не могу работать - писать или читать, если возле меня не стоит стакан кофе. Hо ведь только так и работал Бальзак! Kроме того, я люблю общаться с простонародьем, как Толстой и Максим Горький.

Бывает, что я не умываюсь и день, и два, - а такое случалось и с Бетховеном, и с Уолтом Уитменом.

Kак удивительно! Я люблю слушать истории о женщинах, о том, что они делают в отсутствие мужей, - совсем как Бокаччо и Рабле! А моя страсть к вину подобна страсти Hоя, Абу Hуваса, Мюссе и Марлоу. Что же касается моей любви вкусно поесть и посидеть за столом, уставленным самыми разнообразными блюдами, то ее можно сравнить с чревоугодием Петра Великого и эмира Бешира аш-Шихаби.

Селим-эфенди прервал на мгновение свою речь, коснулся лба кончиками пальцев и продолжал: