Константин Симонов - Последнее лето

Капитан ничего не ответил, снял пилотку и шинель, повесил их на гвоздь и, вынув из кармана расческу, прежде чем подойти к столу, причесал растрепавшиеся редкие волосы. И пока он делал все это, Синцов сообразил, кто он.

Пришедший капитан был уполномоченный особого отдела полка, старший лейтенант Евграфов, которого тогда, под Сталинградом, Синцов встретил в первый же день, как принял батальон, и потом часто видел у себя, особенно вначале.

— Как, выпьешь по такому случаю? — показав на Синцова, спросил Завалишин, когда Евграфов сел за стол.

Евграфов кивнул, и Завалишин налил в кружку водки: ему побольше, себе и Синцову поменьше — по второму разу.

— С разрешения командира полка, еще раз будь здоров, — сказал Завалишин и чокнулся с Синцовым. Евграфов кивнул, чокнулся и тоже выпил. Потом, закусив, спросил у Синцова:

— В оперативном отделе?

— Да.

— Мне сообщили, — сказал Евграфов, — что к нам офицер из оперативного отдела армии приехал, только фамилии вашей не назвали.

— Выходит, недоработали твои люди? — усмехнулся Завалишин.

— При чем тут мои люди? — сказал Евграфов. — Кутуев, ординарец, сказал, что вы не один. Колебался: заходить или нет. А потом, раз обещал командиру полка сразу же доложить, решил зайти.

— А вы все время здесь, в полку? — спросил Синцов.

— А куда он от нас денется? — сказал Завалишин. — Так и живем с ним, как при тебе. Ни мы ему лишних осложнений не создаем, ни он — нам. Был уполномоченный, а стал — старший уполномоченный. Одну звездочку за полтора года добавили — только и всего.

— А у нас, пока нам чего добавят, еще пять раз подумают, — сказал Евграфов. — Если мне по общему закону, как на передовой положено, звания добавлять, я бы уже подполковник был. А раз подполковник — то меня с моим званием уже в дивизию или в корпус надо переводить. А кто у нас в полку сидеть будет?

— А ты что жалуешься? Ты же к нам привык.

— Что к вам привык, два раза уже слышал. Не от вас.

— Что это ты — известия хорошие принес, а сам невеселый? — спросил Завалишин.

— А чего веселого, если человека чуть было зря под трибунал не отдали.

Евграфов посмотрел на молчавшего все это время Ильина, потом на Синцова: говорить ли сейчас, при нем, все, что выяснил, или оставить до завтра? И рассказал историю, какую не каждый день услышишь.

Только что прибывший из училища лейтенант на третьи сутки службы в полку прибежал на рассвете в санроту с простреленной левой кистью. Просил скорей перевязать и отпустить обратно, говорил, что хочет остаться в строю. Про свое ранение объяснял, что перед рассветом, поднявшись над бруствером окопа, смотрел в сторону немцев, и вдруг его ударило в руку.

Сначала все показалось ясным: левая рука, пуля прошла через ладонь, по краям раны ореол ожога, — значит, выстрел в упор или почти в упор — самострел! Словами, что хочет остаться в строю, думал отвести от себя подозрение, а существующего порядка, что при любом подозрении на самострел сразу докладывают по команде, — не знал.

Непонятным оставалось одно: как мог пойти на такую подлость лейтенант, только что с отличием окончивший училище, один из тех, кто, как правило, спит и видит поскорей оказаться на фронте, боится опоздать на войну?

Откуда и почему такой урод? Отвечая на вопросы Евграфова, лейтенант до конца стоял на своем, плакал от обиды, что ему не верят, и, словно так и не поняв, что его уже арестовали, все продолжал проситься обратно в роту — рана, мол, небольшая, он ее на ногах переходит.

Его под конвоем свезли в медсанбат на экспертизу.

Ведущий хирург очень долго смотрел рану, заставил лейтенанта повторить свои объяснения про то, как его ранили немцы, выслушал не перебивая, а после этого, оставшись вдвоем с Евграфовым, заявил, что считает рассказ лейтенанта святой правдой. Выстрел произведен не из личного оружия, как написали в санроте, а из винтовки, и не в упор, а издали, но только пуля была, видимо, пристрелочная, с фосфором на головке, поэтому у входного отверстия имеет место подобие ожога, а порошинки и следы копоти, которые всегда бывают при выстреле, произведенном в упор, отсутствуют.

Сказал, что один такой случай на его памяти был. Значит, не исключен и второй. А как пуля именно в ладонь попала — это уж глупости войны! Возможно, от избытка молодых сил потянулся, руки развел — вот тебе и пуля в ладонь. Если поискать, возможно, где-нибудь там и эта пуля найдется.

— К доследованию приступили? — выслушав все это, спросил Ильин.