Константин Симонов - Последнее лето

— А может, на этом «тигре» сам их командующий Могилевским укрепленным районом — или кто там у них главный — спасался? — сказал Серпилин. И усмехнулся: — Ничего, теперь уже никуда не денется. Считаю, это было последнее их усилие!

— Мы спросим, кто на том танке был, — пообещал Галченок. — Сорок семь пленных взяли, из них пять офицеров. Спросим у них.

— А сколько всего машин уничтожили, не только на дороге, а всего, еще не посчитали?

— Еще не посчитали, товарищ командующий. В горячке одному кажется, что он подбил, а другому — что он! Подсчитаем — сообщим.

— И сам повоевать успел? — спросил Серпилин.

Прежде чем подойти к нему, Галченок вытер лицо, но на шее у него оставалась пороховая копоть.

— Немного, — сказал Галченок. — Вышел на танке понаблюдать за боем. Несколько выстрелов дал.

— Ну что ж, спасибо. — Серпилин обнял Галченка. — За все, включая этот бой! Будете представлены Военным советом армии к высокой награде. Заслужили ее. Передайте благодарность всему личному составу от имени Военного совета. И приданных вам частей не забудьте, они тоже заслужили!

— Не поглядите, как мы их там накрошили? — спросил Галченок. Чувствовалось, как ему хочется, чтоб Серпилин поглядел.

— Извини, не могу. Надо ехать. Считаю, что благодаря вашим действиям Могилев сегодня наверняка падет. Так что сам виноват: спешу туда!

Но, несмотря на то что сказал «спешу», остановился и, словно боясь выпустить из памяти, еще раз посмотрел в сторону Могилева, на поле, на дымы, стоявшие над еще не догоревшими танками, — высокие, длинные. День был безветренный… И только после этого вместе с Галчонком и Синцовым пошел в лес, к оставленным там машинам. Избитые и обожженные осколками сосны сочились смолой. Резко пахло хвоей и гарью. Только что расщепленные снарядами стволы белели среди темной зелени, как голые кости, торчащие из открытого перелома.

Оба «виллиса» и бронетранспортер были наготове. Но когда Серпилин уже подошел к «виллису», показался быстро шагавший Ильин. Сзади него, подгоняемый двумя автоматчиками, шел немецкий капитан-танкист.

— Товарищ командующий, разрешите доложить, — оставив немца позади себя, отрапортовал Ильин, — бойцами вверенного мне триста тридцать второго стрелкового полка захвачен в плен капитан немецкой армии, командир дивизиона штурмовых орудий. При допросе после взятия в плен дал важные показания!

— Какие? — спросил Серпилин. Ему не верилось, что в горячке, сразу после боя, этот капитан мог дать важные показания.

— Сообщил при допросе, что приказ во что бы то ни стало прорваться из Могилева получен командованием Могилевского укрепленного района по радио, непосредственно от генерал-фельдмаршала Моделя.

— Что-то ты путаешь.

Сказал «путаешь» потому, что знал — Модель никакого отношения к Могилеву иметь не может: командует группой армий «Северная Украина». А группой армий «Центр» командует фельдмаршал Буш.

— Кто допрашивал?

— Я допрашивал.

— Значит, напутал. Подведите немца.

Немца подвели. Теперь он стоял в двух шагах от Серпилина, между двумя автоматчиками, обезоруженный, с черной расстегнутой кобурой парабеллума на ремне слева, с рыцарским Железным крестом на шее, с лицом, темным от пороховой копоти, как у наших; тоже еще не остывший, весь перевернутый, перекрученный после боя. Плечи и руки подергиваются, словно ему холодно, но стоит прямо, даже голову задрал вверх. Молодой и с рыцарским крестом.

— Капитан, — медленно подбирая немецкие слова, которые хорошо помнились, но со скрипом, не сразу составлялись одно с другим, сказал Серпилин, — вы после взятия в плен сообщили, что приказ на прорыв из Могилева получили от фельдмаршала Моделя. Очевидно, это ошибка?

— Господин генерал, я сказал правду. Нам перед боем прочли приказ фельдмаршала Моделя.

— Вами командует не Модель, — сказал Серпилин.

— Не знаю, господин генерал. Нам прочли приказ фельдмаршала Моделя. Нам сказали, что он вступил в командование группой армий «Центр».

Известие было важное, во всяком случае заслуживающее внимания. Когда меняется командующий группой армий, это косвенно говорит и о сложившейся обстановке, и о том, как оценивают эту обстановку сами немцы. От хорошей жизни командующих не меняют!

— Почему сдались в плен?

— Мой дивизион перестал существовать, а я был обезоружен.

— Дрался до конца, ничего про него не скажешь, — подтвердил Ильин, который, как теперь убедился Серпилин, действительно понимал по-немецки.