Константин Симонов - Последнее лето

Проехали станцию Воскресенская, которую он брал на третий день наступления; она так и оставалась с тех пор в руинах…

Проехали Юхнов, во взятии которого он тоже участвовал, и за Юхновом тот поворот налево, к райцентру Грачи, до которых дошла его дивизия и по его плану, глубоким обходом, почти без потерь взяла эти Грачи. Но с опозданием и не так, как вначале приказали; и за то, что не тогда и не так, его сняли с дивизии, хотя те, кто снимал, понимали, что он прав.

Сейчас бы за это не сняли. Возможно, наоборот; за умелый маневр благодарность в приказе получил бы. А тогда сняли.

На том повороте к Грачам даже хотел на минуту задержаться, но не стал. Много воды утекло с зимы сорок второго…

Серпилин услышал, как сзади, на сиденье, зашевелился и крякнул спросонок водитель, и, не поворачиваясь, спросил:

— Как, Гудков, выспались?

Евстигнееву было приказано сменить водителя, чтобы тот отдохнул перед последним, самым тяжелым участком пути.

— Выспался, товарищ командующий, — подавив зевок, сказал Гудков. — Прикажете сменить старшего лейтенанта?

— Пока не надо — после Рославля смените. Отдыхайте. Если хотите курить, курите, пока не за баранкой.

— Есть закурить, товарищ генерал! — весело отозвался Гудков.

Он хорошо знал, что, сколько бы часов подряд ни ехать за баранкой с Серпилиным, нет никакой надежды не только закурить, но и рот открыть: с водителем, когда он за рулем, генерал — ни слова. За исключением команды, где и куда свернуть.

— Не имел случая вас спросить, — сказал Серпилин, — как провели время в Москве? С родными виделись?

У Гудкова под Москвой, в Мытищах, жила старшая сестра.

— Четыре раза виделись, товарищ командующий. Два раза с ночевкой. Поговорили за всю войну.

— Как они живут?

— Живут по настоящему времени неплохо, товарищ командующий. И сестра и свояк работают — он на Мытищинском заводе, она на станции, имеют две рабочие карточки. У него на заводе обед. Зимой, говорит, обеды хорошие были, сейчас, правда, слабее. Ту добавку, которую за счет подсобного хозяйства имели, до лета не дотянули.

— А почему вдвоем? Детей нет?

— Почему нет? Есть. Только не на отцовских харчах, а в действующей — сами по первой норме там получают.

— Где они там?

— Дочь в дорожной службе, регулировщицей, а сына взяли в зенитную.

— В зенитную — повезло, все же больше веры, что жив будет, — сказал Евстигнеев и осекся, вспомнил, что Серпилин не терпит, чтоб отвлекались за рулем.

— А что сестра и свояк по карточкам получают? Хватает?

— Как сказать, товарищ командующий. Хлеба по двум рабочим на двоих — тысяча двести граммов. Хлеба хватает. А в остальном не сказать, чтоб хорошо. Если б все, что в карточках обозначено, в точности давали… А то одно вместо другого: то вместо мяса яичный порошок, то вместо крупы картошку, то вместо сахара конфеты дадут. Кусок сахара — поколешь его, — и на утро и на вечер хватит, а конфету, как ее растянешь? И потом, как и когда получать? Он на производстве, она на станции, у него карточки в одном продмаге прикреплены, у ней — в другом. И тут стоять, и там стоять… А если сразу, когда объявят, не пойдешь — опять же риск: вдруг хотя и объявлено, а уже нет! Значит, пропали талоны…

Гудков остановился на полуслове, наверно, решил, что развел лишнюю панихиду, и добавил другим, бодрым голосом:

— А все же как-никак живут люди и не жалуются. Тем более считают: война теперь недолгая.

«Живут-то живут, — подумал Серпилин, — и жалуются так редко, что шапку за это перед ними надо снять. А ты при своем генеральском положении если и не ешь на фронте по целым дням, лишь потому, что некогда об этом вспомнить. Живешь, освобожденный от мысли, чем набить желудок. И правильно: слишком много всего на твоих плечах, чтобы думать еще и об этом. А все же вспомнишь, как люди в тылу живут, и вроде неловко перед ними…»

Гудков вдруг фыркнул за его спиной.

— Анекдот, что ли, вспомнили?

— Вот именно анекдот, товарищ командующий. Вспомнил, как свояк про посылку рассказывал. У него в Тамбове вдовая сестра живет, на служащей карточке. Так он для нее два месяца сухари сушил. А как отправить? Чтобы посылку отправить, надо талон иметь. А талон только военнослужащим дают, и не всякий запросто так его уступит. Так они с женой сперва сухари сушили, а потом еще месяц бутылки собирали. За десять пустых бутылок в магазине пол-литра водки дают. Бутылки набрали, пол-литра взяли, у одного стрелка железнодорожной охраны на талон обменяли и по этому талону сухари послали. Вот ведь какая канитель — смех сквозь слезы!