Элизабет Гаскелл - Крэнфорд (Без указания переводчика)

— Бѣдный, милый ослѣпленный человѣкъ!

Тѣло со станціи желѣзной дороги должны были отнести въ приходскую церковь и похоронить тамъ. Миссъ Джесси непремѣнно хотѣла проводить гробь до могилы; и никакія уговариванія не могли измѣнить ея намѣренія [5] Въ Англіи женщины высшаго класса никогда не бываютъ на похоронахъ. Прим. пер. . Принужденіе, которое она наложила на себя, сдѣлало ее почти упрямой; она устояла противъ всѣхъ просьбъ миссъ Поль, противъ всѣхъ совѣтовъ миссъ Дженкинсъ. Наконецъ миссъ Дженкинсъ уступила; и послѣ молчанія, которое, какъ я опасалась, скрывало какое-нибудь глубокое неудовольствіе противъ миссъ Джесси, миссъ Дженкинсъ сказала, что она проводитъ ее на похороны.

— Вамъ неприлично идти одной. Если я допущу, то это будетъ и противъ благопристойности и противъ человѣчества.

Миссъ Джесси, казалось, несовсѣмъ понравилось это распоряженіе; но ея упорство, если только оно въ ней было, истощилось въ рѣшимости отправиться на похороны. Она жаждала, бѣдняжка, поплакать одна на могилѣ дорогаго отца, которому она замѣняла все и во всемъ, жаждала дать себѣ волю, хоть на полчасика, непрерываемая сочувствіемъ и ненаблюдаемая дружбой. Но этому не суждено было случиться. Въ этотъ день миссъ Дженкинсъ послала за аршиномъ чернаго крепа и сама сшила себѣ черную шляпку. Окончивъ, она надѣла ее и смотрѣла на насъ, ожидая одобренія… восторги она презирала. Я была исполнена горести, но, вслѣдствіе одной изъ тѣхъ причудливыхъ мыслей, которыя невольно приходятъ намъ въ голову, во время самой глубокой скорби, я, какъ-только взглянула на шляпку, тотчасъ вспомнила о шлемѣ; и въ этой-то помѣсной шляпкѣ, полу-шлемѣ, полу-жокейской шапочкѣ, присутствовала миссъ Дженкинсъ на похоронахъ капитана Броуна, и я полагаю, поддерживала миссъ Джесси съ нѣжной снисходительной твердостью, истинно-неоцѣненной, позволивъ ей наплакаться до-сыта прежде, чѣмъ онѣ разстались.

Миссъ Поль, миссъ Мэтти и я между-тѣмъ ухаживали за миссъ Броунъ, и тяжело намъ показалось облегчать ея сварливыя и безконечныя жалобы. Но мы были такъ утомлены и унылы, думая, что тамъ дѣлается съ миссъ Джесси! Она воротилась почти спокойною, какъ-будто-бы пріобрѣла новыя силы, сняла свое траурное платье и вошла, блѣдная и кроткая, поблагодаривъ каждую изъ насъ нѣжнымъ, долгимъ пожатіемъ руки. Она могла даже улыбнуться слабой, нѣжной, поблекшей улыбкой, какъ-бы затѣмъ, чтобъ увѣрить насъ въ своей твердости; но взглядъ ея заставилъ наши глаза вдругъ наполниться слезами, болѣе, нежели, еслибъ она плакала на-взрыдъ.

Было рѣшено, что миссъ Поль останется съ нею на всю ночь, а мы, съ миссъ Мэтти, воротимся утромъ ее смѣнить, чтобъ дать миссъ Джесси возможность заснуть на нѣсколько часовъ. Но когда наступило утро, миссъ Дженкинсъ явилась за чаемъ, въ своей шляпкѣ-шлемѣ и приказала миссъ Мэтти остаться дома, такъ-какъ она намѣревалась идти сама. Она очевидно находилась въ состояніи высокаго дружескаго возбужденія, которое выказала, завтракая стоя и разбранивъ весь домъ на чемъ свѣтъ стоитъ.

Никакое ухаживанье, никакая энергичная женщина съ сильнымъ характеромъ не могли теперь помочь миссъ Броунъ. Въ комнатѣ ея, когда мы вошли, было что-то могущественнѣе насъ всѣхъ, заставившее насъ задрожать отъ торжественной, исполненной ужаса сознательности въ нашемъ безсиліи. Миссъ Броунъ умирала. Мы съ трудомъ узнали ея голосъ: онъ былъ такъ не похожъ на жалобный тонъ, который мы всегда съ нимъ соединяли. Миссъ Джесси говорила мнѣ послѣ, что и въ лицѣ ея было именно то, что бывало прежде, когда смерть матери оставила ее юною, исполненною безпокойства, главою семьи, которую пережила только миссъ Джесси.

Она сознавала присутствіе сестры, но не наше, кажется. Мы стояли нѣсколько позади занавѣса: миссъ Джесси на колѣняхъ, склонивъ лицо къ сестрѣ, чтобъ уловить послѣдній, тихій, страшный шопотъ.

— О, Джесси, Джесси! какъ я была себялюбива! Да проститъ мнѣ Господь, что я позволяла тебѣ жертвовать собою для меня. Я такъ тебя любила… а теперь думала только о себѣ самой. Да проститъ меня Господь!

— Полно, моя дорогая, полно! сказала миссъ Джесси, рыдая.

— Отецъ мой! мой дорогой, дорогой отецъ! Я не стану теперь жаловаться, если Господь дастъ мнѣ силу быть терпѣливой. Но, о Джесси! скажи моему отцу, какъ я желала и жаждала увидѣть его при концѣ, чтобъ выпросить его прощеніе. Онъ не можетъ знать теперь, какъ я его любила… О! еслибъ я могла сказать ему прежде, чѣмъ умру, какъ горька была его жизнь и какъ я сдѣлала такъ мало, чтобъ облегчить ее!