Лопе де Вега - Мученик чести

В данном случае крики были столь громки, что прибежала ночная стража и Фелисардо спасся от той опасности, которая грозит испанцам во всей Европе со стороны толпы. Мало того, он не был даже ранен, между тем как сам успел ранить Алехандро и двух его слуг. Стража привела его к вице-королю, который еще не ложился спать, потому что в эту ночь он писал донесение в Испанию. Он окинул Фелисардо гневным взглядом, выразил альгвасилу, или, как их там называют, капитану, большую благодарность за его рвение, а затем приказал надеть кандалы на Фелисардо и заковать в цепи в его присутствии. Но когда они остались одни, вице-король соизволил снять с него оковы и надел на него золотую цепь стоимостью в сто пятьдесят эскудо, – из тех, что называют орденскими (вы видите, я такой дотошный рассказчик, что не хочу, чтобы у вашей милости осталась хоть тень сомнения в том, сколько эта цепь стоила), а затем попросил его рассказать обо всем, что произошло. Наместник его величества с большим удовольствием выслушал рассказ Фелисардо. После того как Алехандро выздоровел, вице-король велел позвать его во дворец и прошел вместе с ним в комнату Фелисардо, которого для этого случая снова заковали в цепи. Затем он спросил Алехандро, какому наказанию он хотел бы подвергнуть своего противника, прибавив, что, если даже он потребует выслать его в Испанию, желание его будет исполнено. Поняв из этого, что вице-король желает добиться от него примирения с противником и что если он не пойдет на это, то навлечет на себя немилость наместника, Алехандро решил быть благоразумным и протянул руку Фелисардо, который, после того как он ранил своего соперника, каждую ночь виделся и разговаривал с Сильвией, ставшею после всего случившегося еще более к нему благосклонной. От нежных взглядов и невозможности осуществить свои желания любовь их все разгоралась, но они были вынуждены довольствоваться долгими ночными беседами – теми, от которых пострадала честь стольких женщин и погибло столько семейств.

Они поклялись сочетаться браком, в случае если вице-король даст Фелисардо какую-нибудь высокую должность, что для знатности Сильвии было необходимо. А так как Амур подобен купцу, который берет взаймы без намерения когда-либо расплатиться, то всякий влюбленный кавалер готов принять все, что ему предлагают взаймы, хотя расплатиться за это его могут заставить только по суду. Итак, Сильвия раскрыла Фелисардо свои объятия, в которых до сих пор всем отказывала, и вскоре ей пришлось расстаться с тем, что до сих пор она тщательно оберегала.

Невозможно передать словами, с какой радостью встречались любовники, видевшие себя в мечтах уже супругами, как клялся ей Фелисардо и как Сильвия ему верила. Поскольку каждый человек, как говорит философ, прежде всего любит самого себя, он, хоть и сомневается, но верит клятвам другого, питающим его любовь, ибо, как бы ни был влюблен человек, себя он любит еще сильнее. Вот почему, если кто-нибудь скажет вашей милости – вещь маловероятная, – что он любит вас сильнее, чем самого себя, то вы можете ему ответить, что Аристотель считает это невозможным, [11]а что ваша милость ценит этого философа больше, чем Плиния, ибо он во многих вопросах ближе к истине.

Судьба бывает благосклонна к купцам и беспощадна к фаворитам, она сурова с мореплавателями и ветрена с игроками; к любовникам же она может быть, смотря по обстоятельствам, и благосклонной и беспощадной, и суровой и ветреной. И вот, когда они наслаждались этим покоем, этим союзом, любовью, надеждами и сладостным обладанием друг другом, им суждено было разлучиться в силу самого удивительного случая, какой когда-либо бывал в судьбе человека и какой только можно было себе вообразить. Не сказав ни слова Сильвии и не извинившись перед ней, Фелисардо испросил разрешения вице-короля на поездку в Неаполь по какому-то своему делу и покинул Сицилию. Как! Я проговорился и назвал место действия? Ну так что же? Хотя сюжет новеллы и основан на вопросах чести, она не станет хуже, даже если личность героя будет установлена; я буду только доволен, если ваша милость не услышит таких вещей, в которых можно сомневаться. Ведь новеллы – это не культистские стихи, [12]слушая которые приходится утомлять свою голову, чтобы понять их смысл, а когда постигнешь его, то оказывается, что то же самое можно было сказать и короче и лучше.

Когда Сильвия узнала об отъезде этого человека, так жестоко и низко посмеявшегося над ее любовью и честью, над драгоценностями и подарками, которыми они обменялись, она принялась безутешно плакать. Несколько дней она ничего не ела, и красота ее стала постепенно вянуть, а жизнь потеряла для нее всякий смысл. По ночам она выходила вместе со своей верной служанкой Альфредой в сад, смотрела на море сквозь решетку (счастье еще, что была решетка!) и горько жаловалась: «О бессердечный испанец, жестокий, как и твоя родина! О самый лживый из людей, превосходящий жестокостью Вирено, герцога Селаудии [13](как видно, эта дама хорошо знала Ариосто), и всех тех, кто, забыв свое благородство и долг, соблазняли достойных и невинных женщин, а потом бросали их. Куда ты скрылся, отняв у меня и самого себя и мою честь? Ведь только ты один мог бы мне возвратить ее. Ты бессовестно скрылся, и у меня теперь нет никого, кто бы мог вернуть мою честь, так как залог любви, который ты мне оставил, отнимает у меня даже тень ее, и только смерть может спасти меня. Я не могу поверить, что ты не понимаешь своей жестокости, и уже одна эта мысль лишает меня жизни. Кто бы мог подумать, дорогой мой Фелисардо, что твое красивое, застенчивое лицо, твоя изящная и стройная фигура скрывают столь жестокую душу и столь черствое сердце! Неужели ты испанец, о враг мой? Нет, это невозможно, ибо я слышала и читала, что никакая нация в мире не любит так нежно женщин и не бывает настолько склонна жертвовать ради них жизнью. Но если какая-то необходимость, мне неизвестная, принудила тебя уехать, то почему ты мне ничего не сказал? Тогда наша разлука убила бы меня еще скорее, но смерть была бы менее мучительна. Мне трудно поверить, о бессердечный испанец, что еще вчера ты был в моих объятиях и клялся, что ради меня готов отдать тысячу жизней, а сегодня уехал, лишив меня той единственной, которую мне подарил! Увы мне! Быть может, ты сейчас смеешься над моими слезами, издеваешься над моими ласками и оскорбляешь порывы моей души, причиной которых послужила не моя распущенность, а твое благородство, не мое легкомыслие, а несчастная моя судьба. Наверное, ты сейчас рассказываешь другой, более счастливой, чем я, хотя и ей, без сомнения, суждено скоро стать такой же несчастной, как я, о безумствах, которые я совершала в твоем присутствии, и о страданиях, которые ты мне причинил. Пусть же смеется надо мной та, которая сейчас тебе внимает и верит твоим речам, ибо скоро мы будем вместе проклинать тебя, и, узнав, каков ты, она меня не осудит за то, что я любила тебя, и пожалеет меня, потому что я еще люблю тебя». Эти и многие другие подобные слова говорила Сильвия, горько плача, между тем как Альфреда всячески пыталась смягчить ее отчаяние, вызванное доводами разума и несчастной ее судьбой.