Кальман Миксат - Том 1. Рассказы и повести

— Оставьте вы меня в покое, ради бога, — проворчал господин Гал, словно совестился говорить о таких пустяках; до сих пор он лежал на спине, но тут вдруг попросту повернулся лицом к стенке и закрыл глаза.

Врача испугало его упрямство, он вышел в сени, где молодуха вертелась и суетилась у печи, в глубине которой розовели большие пышные хлебы, а в челе краснели и мерцали сложенные горкой угли, постепенно окутывавшиеся пепельно-серым одеянием.

Ну, что там со стариком? — почти равнодушно спросила молодуха, стыдливо одергивая подоткнутую спереди юбку, которая открывала ее стройные белые ноги намного выше щиколотки, — а ведь не каждый мужской глаз заслуживал того, чтобы любоваться ими.

— Да вот, плохи его дела. Затем я и вышел, чтобы просить вас уговорить мужа…

— Уговорить?

— Да, чтобы он позволил отрезать себе руку.

— Господи! Руку?

Молодуха побелела, как стена, зубы ее застучали, и, вся дрожа, она пробормотала:

— А это нужно?

— Да, во что бы то ни стало! Каждая минута дорога. Здесь налицо заражение крови. (Это не я так говорю, а доктор). Если рука не будет немедленно отнята, возможность воспрепятствования наступлению смерти можно считать исключенной.

— Значит, мой хозяин помрет?

— Завтра неизбежно последует смертельный исход. Помочь ничем нельзя.

Лицо молодухи стало багрово-красным, как мальва, глаза сверкали и блестели, словно угли в печи.

— Пойдемте, пойдемте, — торопил Бирли, — скажите ему, уговорите, вас он послушает.

Хозяйка вызывающе положила руку на бедро, а другую руку поднесла ко рту и ногтем большого пальца щелкнула себя по зубам (что у венгерских крестьян служит изысканной формой кукиша).

— Вот вам, видали?! За кого ж это вы меня, господин хороший, принимаете? Или для такой, как я, и калека-муж сойдет?.. Да я со стыда сгорю! Ишь ты, этого только не хватало!

И она вихрем влетела в комнату с отчаянным криком:

— Янош! Не давайте себя кромсать! Не слушайте доктора, Янош!

Старик дружелюбно подмигнул ворвавшейся к нему жене, затем принялся ее успокаивать, словно дитя малое:

— Не бойся. Кришка! Ничего из этого не выйдет! У меня самого голова на плечах, Кришка. Не помру я по кусочкам.

Бирли пришел в отчаяние, но продолжал уговаривать, приводя все новые доводы:

— Не будьте жестоки, добрая женщина. Даю честное слово этот бедный человек завтра умрет, если я не отрежу ему руку. И вам я удивляюсь, господин Гал. Такой умный человек, — я слышал, вы даже старостой были, — как же вы не понимаете ужасных последствии! Что такое одна рука? Вы не раз, должно быть, видали здоровых, веселых одноруких солдат. Не правда ли?

— Правда. — согласился богач-крестьянин.

— И потом (тут Бирли припомнилась одна уловка, на которую попадаются крестьяне), все равно вам придется платить триста форинтов, отрежу я руку или нет. Так что не стоит упрямиться. Вся операция займет пять минут. Как говорится, чихнуть не успеете. Деньги все равно уже уплачены — нужно только ваше согласие. Да и у меня на душе спокойно будет, что спас славного человека, не напрасно у него из кубышки триста форинтов вытянул.

Янош Гал, казалось, задумался, однако размышлял он лишь о том, чем успокоить многоречивого доктора.

— А вы пропишите мне за мои деньги какой-нибудь мази, — сказал он.

Удивительны то равнодушие, тот фатализм, с которым спокойно, без горечи умирает венгерский крестьянин. Скажет себе: «Вот и мой черед настал», — покорится судьбе и кротко продиктует сельскому нотариусу последние распоряжения. Или так скажет: «А что мне теперь здесь делать?» — как Марци Чепи, когда уволили его из ночных сторожей. Спросил у жены: «Осталось у нас что-нибудь пожевать?» Был у них каравай хлеба да капуста на дне бочки. Марци хватило этой еды на два дня. А к вечеру, как проглотил последний кусок хлеба, лег на печь, положил под голову сапоги, закрыл глаза, да и помер, порешив, что нет у него на этом свете никаких дел и нечего ему здесь больше задерживаться.

Старуха с косой для крестьянина не пугало, а скорее эдакое добродушное существо, которое, пожалуй, даже является членом его семьи; она увела с собой деда и бабку — досками (торговать в подземном царстве, она же из рук кумы навсегда ложку взяла. Она справедлива, потому что никого не обходит, она не враг, потому что кого скосит, у того сразу все беды проходят. Вот и зовут ее Смертью-кумой. Ведь она всего лишь кума, не какая-нибудь там власть предержащая; идет-бредет по приказу свыше со своей несуразной косой, дружески, доброжелательно, насколько умишка станет, предупреждает верующие благочестивые души, куда идет и каковы ее намерения.