Кальман Миксат - Том 1. Рассказы и повести

Деньги сиятельный граф взял себе, что же касается лавки, то одной недели, понадобившейся для оформления наследства во Львове, вполне хватило графу, чтобы подыскать прехорошенькую продавщицу, которой можно было с благородством истинного кавалера подарить эту самую лавку.

Ощущая в своем бумажнике свалившуюся с неба кругленькую сумму, Кожибровский так обращался к самому себе, сидя в поезде, мчавшем его в Венгрию:

«Теперь-то уж будь умницей, Кожи! Будь начеку, Кожи! Учти, это последний прутик, протянутый тебе судьбой, чтобы ты сплел из него корзинку своего счастья. Карты, брат, из головы выбрось. Лучше-ка собственным умом да ловкостью верни себе былой блеск. Послушайся меня, Кожи! Ты многому научился у «Крузе и компаньона», обрати же эту науку себе на пользу!»

И что же: он внял собственным предостережениям и без задержки доехал до самого комитата Земплен. Здесь он высадился и за восемьдесят тысяч форинтов купил имение. Причем как раз такое, какое ему было надобно. А надо ему было такое, на какое ни один дурак не польстится.

Чтобы был там обширный лес, к которому нелегко подобраться, да чтобы в лесу том стоял большой охотничий замок, — не повредит и землица в имении, наоборот, поможет, в особенности если на ней произрастает какая-нибудь зелень, и вовсе не обязательно, чтобы то был именно овес. Не следует быть чрезмерно требовательным.

Уж где-где, а в Земплене имеются такие проклятые богом угодья. В неприступных местах высятся старые замки с башнями, выстроенные древними олигархами, чтобы укрываться там от врага. Или изящные охотничьи замки тех времен, когда в лесах еще водились настоящие хищники.

Так вот, тримоцкое имение было одним из них; первоначальный владелец его, какой-то смотритель протестантского храма использовал имение с целью прослыть благотворительным вельможей (затем, собственно, и стал он главным смотрителем): он прямо-таки с нетерпением ждал, чтобы сгорела дотла какая-нибудь деревушка, и тотчас предлагал погорельцам строительный материал из Троцкого леса, причем невзирая на вероисповедание пострадавших. (Эх, какие люди были прежде!) Опять же почему бы ему и не поступать столь благовидно, когда, в сущности, все вершилось на газетных страницах, так сказать, в теории. На деле бедному погорельцу вполне хватало того, что дом его сгорел, и нельзя было требовать, чтобы он вдобавок рисковал случайно уцелевшей скотинкой да собственной жизнью из-за подобного дара. Ибо вынести, вернее, спустить из того леса хотя бы одно-единственное бревно было опасно для жизни и стоило не дешевле, чем если бы его заказали в хоммонанской аптеке.

Это самое тримоцкое поместье после смерти самоотверженного благотворителя, последовавшей три года назад, попало в руки одного неглупого троюродного его племянника. Имение не давало никакого дохода. Кому только не предлагал его новый хозяин — но над ним лишь посмеивались. Он уже собрался было подарить имение СВОПу *, когда к нему явился вдруг Кожибровский (с которым, между прочим, он был на «ты») и предложил за «доминиум» восемьдесят тысяч форинтов.

— Не напал ли ты часом на какую-нибудь золотую жилу, старина?

Кожибровский загадочно улыбался.

— Там будет видно.

Вскоре составили купчую, Кожибровский небрежно бросил в виде задатка двадцать тысячефоринтовых банкнотов: «Остальное за мной», — ударили по рукам и распили магарыч, как это водится и на венгерской, и на польской земле.

— Ну хоть теперь-то уж открой секрет: что ты намерен делать со своей Пафлагонией? *

— Прежде всего удобрю.

— Лес? — недоумевал собеседник.

— И лес, — неуверенно прозвучало в ответ.

— Чем же ты будешь удобрять?

— Чем полагается. Живым и мертвым добром.

— А потом?

— Потом приукрашу замок.

— А дальше?

— Дальше последует все остальное. Словом, сам увидишь. Имение состояло в основном из леса площадью в тысячу восемьсот венгерских хольдов и примерно четырехсот хольдов так называемых прочих земель, весьма подходящих, скажем, для производства самана. Насчет того, чтобы кто-либо находил их пригодными для какой-нибудь иной цели, сведений не имеется. Был там и камень, даже в большом количестве, который мог быть использован для строительства, но об этом упоминать не стоит, коль скоро мы уже упомянули о глине. Ежели имеется глина и камень, то одно из двух — или глина, или камень — оказывается лишним. Для чего, спрашивается, им конкурировать друг с другом? Кроме того, из земли там и сям пробивались роднички с божественной водой. Будь эта водица в Будапеште, она представляла бы большую ценность. Но здесь, в этой глуши, где никто не живет! Здесь разве только птица пьет — а где ей понимать толк в ключевой воде: она вполне довольствуется росой с листьев.