Кальман Миксат - Том 1. Рассказы и повести

Фили между тем совсем прижился в Саланце. Ему казалось, будто весь мир вокруг него изменился, да и солнце светит не переставая. Чувство было такое, что непременно должно произойти что-то значительное. Это значительное витало в воздухе. И сама природа готовилась к чему-то, о чем нашептывала листва в парке, чем дышали цветы, о чем щебетали птицы; даже кошка и та чуяла что-то, иначе с чего бы она то и дело поглядывала испытующе своими желтыми глазами то на Фили, то на грустную хозяйку.

Однако шли недели, месяцы, а печаль молодой вдовы все не таяла, Маришка по-прежнему была холодна и безразлична.

Фили начинал терять терпение. То значительное не хотело произойти. Госпожа Лискаи словно застыла. А ведь она еще хороша, эх, и как еще хороша! Фили теперь уже не боялся наступления того значительного — напротив, он понял вдруг, что ждет его. Пусть оно не сразу явится во всем своем величии (ведь не всякий может и выдержать сразу такое), — но пусть проявится хоть частица его, крошечный побег, предвестник цветения.

Однако сносилось уже и второе черное платье, а побега все не было.

Зато вместо этого явился на троицу сын местного реформатского священника, преподобного Шамуэла Фекете, инженер, строивший какую-то железную дорогу в Силезии. Это был красивый статный молодой человек; по-видимому, давнишний завсегдатай в доме Лискаи, он то и дело наведывался теперь в замок, и ему удалось даже чуть рассеять вдовушку. Он умел остроумно поболтать, как-то раз даже рассмешил Маришку, — а Фили это еще и обрадовало.

— Значит, не совсем застыла, — сообщил он с ликованием нотариусу, которого встретил в июле.

— Змея отходчива, — заметил нотариус.

Меж тем за стенами замка происходили большие дела. Имей представители почтенного дворянского рода фанфары, теперь самое время было бы трубить в них на радостях. Великая тяжба, затеянная семейством против Эстерхази еще при жизни и при поддержке советника, была выиграна, и верховный суд присудил семейству Холянскую пустошь в шесть тысяч хольдов где-то у черта на куличках, в комитате Угоча.

У старого, всеми уважаемого Габора Редеки собрался великий семейный совет, чтобы решить судьбу доставшегося вдруг семье имения.

Некоторые ратовали за его раздел, иные советовали продать, но большинство упивалось видениями будущего величия и сияния семейства. Да будет имение сохранено как общее достояние всего рода! Пусть кто-нибудь из членов семьи возьмется хозяйствовать в нем и, удержав мзду за свои труды, ежегодно будет делить доходы между родственниками, сообразно праву наследования каждого.

Это было принято преобладающим большинством. Теперь вопрос состоял в том, кому ехать туда вести хозяйство.

Слово взял почтенный Пал Вайда.

— Я предлагаю Фюлёпа Лендела. Его отец дал нашему иску должное направление, так что и о благодарности подумать следует; к тому же наш родственник Фили нуждается в этом всех больше: да будет и он на старости лет владельцем имения!

Возражать никто не стал. Правильно, пусть так и будет, Фили как раз подходит. А ведь все знали, что нет, не подходит, знали, что будет он плохим хозяином. Но — пусть и Фили поживет немного господином!

И, как подобает в таких чрезвычайных случаях, господа Редеки, Вайда и еще кто-то третий — я уже не припомню, кто именно, — тотчас же сели в экипаж и торжественно повезли в Саланц документ на право распоряжения имением. Даже ленты не забыли вплести в гривы лошадей.

Когда поздно вечером их коляска въехала на саланцкий двор, хозяйка уже ушла к себе, и гостей встречал только Фили.

— А, добро пожаловать, добро пожаловать!

Седой Редеки, сорвав с себя шляпу, встал перед Фили навытяжку и с веселым пафосом, точно оратор, начал:

— Мы ищем почтенного, благородного, полновластного наместника Холянского владения.

— К сожалению, такого здесь нет.

— Вот именно он тут, — настаивал Пал Вайда.

— Мы, по крайней мере, его не знаем, — ответил Фили серьезно.

— Его зовут Фюлёпом Ленделом-Будетинским.

Для Фили было непривычным слышать свое полное имя, он улыбнулся рассеянно, будто гадая, в чем соль этой шутки.

До сих пор удивлялся один Фили; но когда, уже в комнате, ему подробно рассказали о выпавшем на его долю великом счастье, и он, вместо того, чтобы броситься вестникам счастья на грудь, вдруг побледнел, и физиономия его словно увяла — тут настал черед удивляться гостям.

— За что же вы это? — сказал он испуганно. — Я ведь вам ничего худого не сделал. За какие грехи вы решили избавиться от меня?