Кальман Миксат - Том 1. Рассказы и повести

Поговаривают, будто красавица Лискаи чем-то его обидела.

А ведь только всего и было, что в Уйфалу у Вайды собралась как-то веселая компания, где каждому пришлось рассказать историю своей жизни.

Стали уговаривать и Фили.

— У меня нет истории жизни. Собственно, все, что со мной происходило, по сути дела, происходило с моими родственниками.

Это было такое грустное признание, такая мрачная картина — но он смеялся, говоря это!

— Разве же у вас никогда не было никакого романа? — не унимались женщины.

Фили пожал плечами; тогда он был еще мужчина хоть куда.

— А к чему мне это?

— Брось ты, не может быть, чтобы у тебя никогда не было никакой любовной связи, — наступали на него мужчины.

— Что вы, откуда?

— Ох, Фили, разбойник ты эдакий! А ну-ка поклянись!

— Да честное слово, никогда никто мной не интересовался, — произнес Фили торжественно. И даже поднял в знак клятвы два пальца.

А ведь честное слово Фили было не хуже честного слова Ланселота. Любезный читатель помнит, наверно, этого рыцаря из бретонских сказаний.

Потом танцевали. Фили держал костяной веер одной из барышень Редеки, пока та кружилась в паре, и вот мимо него промелькнула госпожа Лискаи. На ней было платье яблоневого цвета, и в ее черных глазах горело по звезде.

— Чей это веер? — небрежно бросила она Фили (будто ее интересовала всего лишь эта вещица с красивой резьбой).

— Семейные костяшки, — ответил Фили равнодушно. Она игриво погрозила ему:

— Фили, ты за кем-то ухаживаешь!

— Разве ты не слыхала моей клятвы?

— Ну так то была ложная клятва, мошенник, — бросила госпожа Лискаи, вызывающе покачивая над бедрами осиной своей талией.

— Ты так думаешь? — спросил Фили, все еще принимая ее слова за шутку.

— Я знаю, — ответила она и стыдливо опустила голову.

И тотчас исчезла, растаяла, развеялась, как дым, в море платьев и людских голов.

У Фили кровь бросилась в лицо, какое-то странное чувство вдруг овладело им и погнало следом за красавицей Лискаи.

Он до тех пор не мог успокоиться, пока не набрел на нее в столовой, где она как раз допивала бокал шампанского, от которого на ее щеках вдруг расцвели тысячи красных роз.

— Маришка, ты так и не сказала мне, кого имеешь в виду. Она засмеялась. Ох, эти красивые белые зубы!

— Не сказала, кому ты приглянулся, да? Вот видишь, тебе все-таки интересно узнать! Оказывается, ты не такой уж и святой, каким представляешься. Я только это и хотела узнать, ходячая ты добродетель.

— Да скажи же ты! Не наводи тень на ясный день!

— Уж так и быть, закроешь глаза, и я скажу тебе на ухо. Фили закрыл глаза, как ему велели, затем его пощекотал сладкий голос, какой-то все перекрывающий призыв, заполнивший своим гулом все его существо.

— То была я, Фили. Теперь-то уже все позади. Я жена другого. Потому что ты был великим разиней.

Все тело Фили сомлело, кровь бешено мчалась в жилах, но когда он открыл глаза — в столовой никого уже не было, кроме лакея, вставлявшего новые свечи в подсвечники. А красавица Лискаи исчезла.

Так вышло, что и у Фили появилась своя, хоть и небольшая, но все же история, — впрочем, и та лишь недолгое время тревожила его душу, а потом стала меркнуть, обесцвечиваться; вскоре он даже стал подумывать, что ничего этого с ним не случалось, просто он был пьян и, должно быть, выиграл у сатаны в карты этот сон.

Но с того самого дня он не смел больше появляться в Саланце — а ведь как его влекло туда!

Лискаи сердился на него за это. Чем он ниже других в роду, что Фили избегает его дом?

Да и сама госпожа Лискаи тоже журила Фили, когда встречала где-нибудь у родственников.

— Ох, Фили, попадет тебе от меня, если к нам не придешь.

Фили смущался, краснел, лепетал что-то в свое оправдание, но Саланц по-прежнему обходил. Он инстинктивно чувствовал, что родственная любовь — это хлебная крошка, любовь же — бочка меду, и что крошка в бочку попадать не должна, а то и крошка пропадет, и мед скиснет.

Однако своим поведением он дал повод для толков. Почему это он сердится? На кого обиделся? Оказывается, и Фили умеет нос воротить! Ишь, вы только поглядите на него!

Но, осудив, его тут же оправдывали. Пустяки. Ну, закапризничал раз в жизни. Он ведь и капризов-то никогда не имел, бедняга.

А ведь были и у него капризы, свои коньки были. Кто-то радуется: «У меня четыре дома в Пеште!» Другой хвастает: «У меня двадцать дойных коров!» А Фили посчитает-посчитает, да и скажет: «У меня сто четырнадцать родственников!» И лица у всех троих одинаково сияют от удовольствия.