Лилит Мазикина: Мария и война

К забинтованным мальчикам, которых все звали Антоном и Костей, в пригородах привыкли, их никто не трогал, даже немцы и немецкие помощники. Мария глядела на своих всё ещё живых дочерей и понимала, что кем-то расплатилась за то, что они не умерли. Расплатилась Соней и, наверное, Ильёй. Расплатилась Павликом. Может быть, Август умер перед войной для того, чтобы его неродные внучки выжили. Жизнь не могла быть оставлена им забесплатно, потому что всё было против их жизни.

Кругом угоняли людей на запад. Стоял голод. Простудившись, умерла хозяйка дачи, но за домом никто не явился. Мария похоронила старуху и стала жить хозяйкой. Мыться было трудно, надо было натаскать воды и дров, надо было работать, так что мылись частями, над тазиком. Мария нещадно скребла бритвой головы девочкам, чтобы не лез наружу курчавый еврейский волос.

Подошли советские войска. Немцы стали жечь город, потом на опустевших улицах Киева завязались бои, и вдруг немцы ушли из города, ушли надолго или навсегда. Мария не знала, как ей теперь быть с работой, где искать еду, и всё же каждый раз находила что-нибудь. Её тело отощало, груди высохли и опали, и глаза приобрели полубезумное выражение загнанного зверя. Немцы ещё раз пошли на Киев и ушли. Следом за немцами ушли советские войска, и Мария поняла, что она и её дочери точно выжили. Она собрала девочек, и они пошли в Сонину комнату. Удивительно, но комната стояла по-прежнему пустая. Замок в двери был выломан, вынесены, видимо, на дрова топчаны, стол, стулья и полку с книгами. И плита, и жестяная ванночка, и даже керосиновая лампа остались, словно никто не догадался, что их можно менять на базаре или приспособить к хозяйству. В углу лежал альбом с фотокарточками, словно кто-то пожалел жечь человеческие лица.

Мария посмотрела на крыльцо. От него отломили перила, но оставались ещё ступеньки. Без ступенек надо было бы прыгать вниз на полметра. Мария принесла воды, поставила одно ведро на плиту, а потом взяла топор, принесённый ею с дачи, и разрубила ступеньки на дрова. Если бы она могла, она разрубила бы и козырёк крыльца, но он для неё был слишком высоко. Дров хватило, чтобы дважды наполнить ванночку и помыть по очереди обеих дочек. Растирая их руками, женщина ужасалась про себя их тонкости, бледности, шрамам на голове и тому, что глаза, отвыкнув от света, всё время моргают и слезятся. Ане было уже четырнадцать, но она всё ещё не становилась девушкой. Катя совсем не выросла за два года. Старая кожа слезала с девочек хлопьями, потому что они давно нормально не мылись.

Мария сходила на почту и оставила там свой адрес, чтобы письма могли разыскать её. Ей отдали похоронку на Илью; он умер не сразу в начале войны, успел повоевать. А похоронка на Павлика так и не пришла; зато он написал домой несколько писем: матери, отцу, Марии и племянницам. Сначала это были солдатские письма, а потом его ранили, и он стал писать письма из госпиталя. Павлик приехал незадолго до победы. Правая рука у него была отрезана почти по плечо, на щеке справа был шрам и на боку - тоже. В остальном он был цел и сразу выхлопотал, чтобы Марии на законном основании дали в коммуналке две комнаты, и помог Марии в них въехать. Комната Сони осталась за ним, и девочки по очереди ходили помогать Павлику с хозяйством. Он быстро выучился делать всякую работу левой рукой и устроился сапожником в государственную контору. Павлик был такой же весь ловкий и дельный, как его отец. Свою фамилию он выдавал за еврейскую. Потом они с Аней решили пожениться, чтобы Павлик тоже стал Краснознамённым, а потом Аня переехала к нему и стала его женой по-настоящему. Она за войну отвыкла от Павлика и больше не видела в нём дядю, а увидела, когда он появился, красивого мужчину с голубыми добрыми глазами, молодого и героического.

Потихоньку налаживалась мирная жизнь. Мария пошла снова в университет, он восстанавливал свою работу. Вернулись эвакуированные, возвращались киевляне и киевлянки с фронта. Город разобрали от обломков и стали отстраивать. Катя росла и стала девушкой. Она хотела поступать в институт здесь же, в Киеве. Но на Марию напало беспокойство. Она глядела на запад и думала, как быстро доходят до Киева войска от границы. Она решила уехать от границы подальше, на восток, уговорила Катю подать документы в институт Максима Горького в Сталино. Катя поступила, и они обе переехали. Мария пробовала уговорить переехать и Павлика с Аней и их маленькой дочкой Соней, но те твёрдо стояли на том, что хотят жить в Киеве. Мария про себя подумала, что в крайнем случае выживет одна дочь, и перестала уговаривать.