Саймон Скэрроу - Братья по крови

– Две тыщи восемьсот? – поперхнулся Макрон. – Вон отсюда!

Купец в картинно-молитвенной позе воздел руки:

– Господин, да это же самая тонкая работа во всей провинции! Она стоит вдвое больше той скромной цены, что я запросил.

Макрон воинственно повернулся к другу:

– Не слушай этого скупердяя, гони его взашей. Это барахло не стоит и половины того, что он обозначил.

Катон кашлянул.

– Я, пожалуй, сойдусь с ним, центурион. Если не возражаешь.

Макрон открыл было рот, думая возразить, но возобладало укорененное чувство субординации, и он лишь скупо кивнул:

– Как скажете, господин префект.

Катон с помощью торговца вылез из кольчуги и опустил ее рядом с пластинчатым доспехом.

– А этот сколько?

– Я вижу, ваш проницательный глаз несомненно подметил и эту вещь, тоже сделанную моим братом. – Кир поднял нагрудник и заговорил, держа его на весу, чтобы поддразнить клиента: – За ту же умеренную плату, что и за кольчугу, эта вещь, господин, даст вам наилучшую защиту, да еще и добавит блеска и впечатления, которое вы будете производить на поле брани, слепя врагов этим вашим серебристым великолепием. Перед ним они все падут.

Переливы света на надраенных пластинах и вправду напоминали чешую свежевыловленной рыбины. Катон живо представил себя в бою среди воинских рядов, где его отчетливей будут различать свои. Хотя это палка о двух концах: отчетливей его будет видеть и враг, жаждущий сразить римского офицера… Зато как можно будет щегольнуть среди старших командиров – слов нет.

– Гм, – подал голос Макрон. – Дозвольте совет, господин префект?

– Валяй, – отвлекся глазами от обновы Катон.

Ветеран шагнул к торговцу, который все еще держал доспех на весу, демонстрируя его в выгодном свете, и, приподняв серебристую полу, провел ладонью по толстой коже, к которой крепились пластины.

– Вот в чем незадача. Чешуйка хороша при сухом климате. Наш сириец прав, она и в самом деле хорошо защищает. Ну, а если дождь, что тогда? Эта вот кожа впитает в себя всю влагу, набухнет и вдвое утяжелит этот вес. Опомниться не успеешь, как он пригнет тебя книзу.

– Так ведь еще все лето впереди, – заметил Катон.

– А летом, по-твоему, дождики здесь не льют? – усмехнулся друг. – Или ты сам не знаешь, какая на этом дивном острове погода? Мокрее, чем щель у субурской шлюхи, когда ее раззадоришь.

– Ты, никак, опять Овидия начитался? – улыбнулся Катон.

– Нет нужды в теории, когда знаешь практику, – назидательно поднял палец Макрон. – Так самой жизнью устроено.

– Слова истинного солдата.

– Благодарю, – склонил голову ветеран.

Префект снова вернулся вниманием к пластинчатому доспеху. Соблазн купить его был велик, во многом потому, что эта вещь позволяла достойно выглядеть в глазах тех спесивцев, что посматривали на него свысока. Однако стоило опасаться, что это лишь усугубит их заносчивость. Красивая обнова даст им лишь свежий повод посмеяться над выскочкой-простолюдином, затесавшимся на должность, где ему по статусу не место. И Катон с неохотой указал обратно на кольчугу:

– Беру эту.

Торговец, с неопределенной улыбкой обернув доспех шерстью, поместил его обратно в сундук.

– Итак, с вас две восемьсот, дорогой префект.

– Две пятьсот.

Кир посмотрел уязвленно, смоляные брови на секунду сошлись к переносице:

– Господин, вы со мной шутить изволите… Я честный купец. Кормлю семью, забочусь о своей репутации, которая для меня не пустой звук. За такую цену подобного доспеха вам не купить нигде, а если и да, то по качеству он с работой брата и рядом не стоял. Вы только подумайте. Если б я принял такую цену, то лишь с задней мыслью, что все мои слова о качестве этого изделия – сплошное надувательство. И вам это прекрасно известно. Уже само то, что я не уступаю эту вещь менее чем за, э-э-э… две тысячи семьсот, красноречиво свидетельствует о моей убежденности: мой товар лишь самого высокого качества.

Катон нагнал в свой взгляд и голос непроницаемой твердости:

– Две тысячи шестьсот.

Сириец тягостно вздохнул.

– Сердце мое исходит слезами от мысли, что вы обращаетесь со мной столь… – Он наигранным взглядом посмотрел перед собой, словно раздираемый невыносимой душевной мукой. – Тем не менее, мне невмоготу даже помыслить, что вы, почтенный префект, пойдете в бой недостаточно хорошо защищенным. И только по этой причине я готов принять от вас две тысячи шестьсот семьдесят пять сестерциев.

– Две тысячи шестьсот пятьдесят, и ни сестерцием больше.