Серо Ханзадян: Царица Армянская

тропе.

У въезда в город царицу встречали жрецы во главе с властителями

Нерика. Они помогли ей сойти с колесницы на устланный цветистыми коврами

помост, служанки бросились переобувать ее в золоченые коши*. Мамка

незаметно для посторонних глаз осенила царицу своим амулетом, отгоняя от

нее возможное зло и напасти. Жрецы воскурили смесь ладана с кардамоном.

Вдохнув этот чудный аромат, царица даже чихнула.

_______________

* Нарядная домашняя обувь с заостренными носками.

Воздев руки к небу, Арванд Бихуни воскликнул:

— Боги милостивы к тебе, царица! Да даруют они тебе столько лет

жизни, сколько листьев на деревьях в лесу, сколько перьев у птиц всей

земли!..

Все двинулись по узкой мощеной улочке. Дома здесь круглые, как шатры,

и наполовину врыты в землю, а входы у них как колодцы. И при каждом доме

особые помещения для содержания скота. И еще сторожевые башни. К улице

обращены глухие стены домов — без окон и дверей.

Перед царицей предстала группа певцов. У многих из них в руках были

трехструнные инструменты, под звуки которых они хором пели протяжную

величальную песню. К ним присоединился и Таги-Усак. Он пел громче других.

Армянские горы высокие,

Высоки и брови царицы армянской.

Черный орел парит в небесах,

То — царь Каранни,

Белотелой царицы армянской владыка.

Приди, жертва...

И толпа отозвалась ему:

Приди, жертва...

Это резануло ухо Мари-Луйс. Особенно неприятно ей было слышать

Таги-Усака. «Приди, жертва...» Кого он призывает?..

Двуглавый белокаменный храм высился в самом центре. Врата его

распахнулись, и толпа жрецов вырвалась наружу, как буйволы, сорвавшиеся с

привязи. Белые одежды их развевались, сандалии гремели на брусчатке.

Впереди шествовал Арванд Бихуни. И когда только он успел оказаться в

храме? Верховный жрец был невысок, с крашеными рыжими вихрами, лобастый.

Необычайно ярко одеты были жрецы, но грудь и ноги от самых колен у них

оголены и татуированы. Вид у этих колдуний довольно блудливый.

Одна из них вдруг выкрикнула:

— Этой ночью я видела кровавое пятно на роге Юпитера! Беснуется...

Над горизонтом поднялись крылатые тучи, поплыли навстречу друг другу.

Царице в этом почудилось предвестие беды. Отчего бы? День выдался на

редкость спокойный.

Арванд Бихуни плеснул к ногам царицы ароматной воды.

— Да не ведать тебе недобрых вестей, божественная! День сегодня

прекрасный!..

Входя в храм, царица ощутила запах крови. Неужто жрецы принесли в

жертву человека по случаю ее приезда?! Она поискала взглядом Таги-Усака,

но рядом с ней шел Арбок Перч.

— Прогони страх, великая царица! Я взорву этот храм, если жрецы хоть

в чем-то поступят против твоего желания.

Царица недолго оставалась в храме. Наскоро помолясь, она в

сопровождении властителя Нерика проследовала в его дом. Он без умолку

сыпал льстивые речи:

О великая царица, пока вновь не явит свой свет Эпит-Анаит, да найдет

отдохновение в моей скромной обители твое прекрасное тело!..

Заблудший луч луны играючи скользнул по круглому куполу храма. Улицы

еще полнились запахами ладана и ароматами разных воскурений.

В доме властителя царицу искупали, намаслили благовониями и уложили

спать.

Пробудившись поутру, она очень остро почувствовала чужие запахи. И

все вокруг такое чужое...

Мамка кинулась помогать ей одеться.

Сидя перед зеркалом*, царица увидела свои обнаженные плечи и грудь.

Тайная дрожь пробила ее от сознания своей женской красоты и силы: груди у

нее по-девичьи упругие, шея высокая, стройная, и волосы, ниспадающие на

плечи, густые, блестят. Вспомнилось, как еще до замужества мамка, вот так

же обряжая ее, восклицала: «Богиня Эпит-Анаит своими чарами и красотой

поделилась только с тобой, дочь моя! Ты — чудо! Знай, судьба женщин

определяется звездами, а счастьем и обольстительностью их наделяет богиня

Эпит-Анаит. Почитай и люби ее! И может, только ее...»

_______________

* Зеркалами тогда служили отполированные серебряные пластины.

Да, вот так-то! А зачем вообще нужны все другие боги? Никому не

нужны. Пусть все они сольются с сутью породившей их Эпит-Анаит. Всего один

бог! Всего один...

Мари-Луйс вспомнила мужа, и в ней поднялось чувство вины. Она, увы,