Фердинанд Оссендовский: Ленин

Грозным болезненным голосом ему вторила другая, стоявшая возле кровати, фигура… Ее седая голова тряслась, а впавшие глаза угрюмо блестели… ладонь ее со скрюченными как когти пальцами высоко поднималась.

— Опять старая еврейка Мина Фрумкин… — бьется под черепом мысль и парит бесшумно, как летучая мышь. Но призрак начинает говорить горячо и гневно:

— Тебя не обманешь!

— Напрасно! Ты должен узнать меня. Я мать твоя! Я учила тебя любви к у народу, подвигла тебя к тому, чтобы ты дал ему луч надежды. Я воспитывала в тебе веру в абсолютную мощь, которая является всем и вне которой нет ничего. Ты пролил море крови, разбудил дикую похоть темного народа, отправил его на преступления, поднял свою преступную руку на Бога. Безумец, не знаешь, что предначертаны судьбы людей и народов! Ничего не добьешься вопреки этому! Любое усилие гордыни сгинет в глубине веков, как песчинка в пустыне. После него останется черное воспоминание, а имя твое возненавидят и проклинать будут через поколения, пока ты не превратишься в безумное видение и не утонешь в небытие на веки веков. Будь проклят!

Он собирал всю волю, все силы, слабой оцепеневшей рукой сбрасывал со стола пузырьки и стаканы, будил дежуривших возле него людей и шипел:

— Не спите! Не спите! Они меня убьют… Брат… Мать… Елена… Дора… Селянинов… все, все поджидают меня! Не спите! Умоляю… приказываю!..

Медленно, ослабевая, горячка прошла. Вместе с ней исчезли и ночные видения, жестокие, безжалостные призраки. Ленин уже садился на кровати и просматривал газеты. Он узнал обо всем.

Война окончена! По миру бушует революция! Коммунизм усиливается и набирает мощь. Его мозг — отважная Роза Люксембург, его сердце — Карл Либкнехт и железная рука — Лео Иогихес действуют, разбивая ряды социалистических соглашателей и нанося удары перепуганным империалистам!

Что по сравнению с этими радостными событиями значили усилия Англии и Франции по поддержке контрреволюционных сил России запоздавшим и ненужным на фронте военным материалом? Европейский пролетариат восстанет и победит, а тогда…

— Прочь глупые, беспомощные призраки — продукты измученного горячкой мозга! — думал Ленин. — Как убого звучат ваши голоса, насколько беспомощны, бесплодны ваши угрозы и смешны проклятия, страшилки для малых неразумных детей!

Ленин забыл обо всем; он весь окунулся в события. Жил в них и для них. Собирал приятелей-комиссаров, советовал, наставлял, сомневающихся убеждал в необходимости новых действий, писал для них речи, планировал митинги, конгрессы, руководил всем. Он видел и понимал, что работа кипела, был уверен, что успехи «белых» армий должны вскоре закончиться. В них уже появлялись случаи предательства, бунтов и разложения. Кое-где контрреволюционные генералы уже опрометчиво поговаривали о возвращении к старому монархическому строю, пугая и настраивая против себя крестьян, рабочих, солдат и увеличивая трения между различными существовавшими в России территориальными правительствами.

Ленин тихо посмеивался, щурил глаза и потирал руки. Вскоре он начал ходить, еще неуверенно, шатаясь, спотыкаясь через шаг и останавливаясь, чтобы передохнуть, собрать едва тлеющие в его плечистом теле силы. К нему прибывали делегации, иногда — из удаленных населенных пунктов, чтобы собственными глазами посмотреть на диктатора, убедиться, что он жив, готов к борьбе и обороне замечательных завоеваний революции.

Его навещали группы рабочих, пробиравшихся украдкой от «белых» с юга, из угольных шахт и рудников, с металлургических заводов на Урале, из ткацких мастерских, расположенных в Московской области; приходили серьезные, обеспокоенные и сосредоточенные крестьяне из близких и далеких деревень. Ленин разговаривал со всеми по-дружески, как равный с равными. Он понимал каждую мысль и самое маленькое душевное волнение, внимательно расспрашивал, задавал неожиданные вопросы, объяснявшие то, чего делегаты не договаривали, или в чем не хотели признаться. Рабочие жаловались на изнуряющие принудительные работы, на плохое питание, отсутствие необходимых инструментов и строгие наказания.

— Даже раньше такого не было! — возмущенным голосом жаловался Ленину старый рабочий. — Мы работали 10 часов, ели досыта, могли купить, что хотели, а из-за плохого обращения устраивали скандалы, забастовки, бунты. А теперь мы имеем только гнилой хлеб с отрубями, сухую вонючую рыбу; никаких товаров; мы с женами ходим, как нищие, у детей ничего нет; наполовину голые, босые они не могут выйти из дома, ни в школу, ни во двор. Мы работаем по 12 часов, не считая дополнительной, общественной работы для государства в праздничные дни?! Если все посчитать, то выйдет по 14 часов в сутки! Если опоздаешь — комиссары оставят без хлеба, потянут в суд, а за повторное опоздание могут поставить к стенке.