Фердинанд Оссендовский: Ленин

— Теперь все женщины свободны и могут сами собой распоряжаться!

Так она и делала, пока не убедилась, что забеременела.

Учитель отторг ее от себя и обратил свое внимание на другую девушку.

Катя родила сына. Власти немедленно забрали его вместе с матерью и отправили в город. В приюте, где она его кормила, он должен был остаться навсегда.

Ребенок должен был принадлежать государству, так как домашнее воспитание, материнская ласка, семейное тепло делало его неспособным думать так, как следовало думать пролетарию.

Тихую до сих пор деревню Толкачево внезапно потрясли события, которые обеспокоили Болдыревых еще больше, чем прежде.

Деревня, в которой находилась так необходимая властям промышленная коммуна, долгое время не сталкивалась с активностью комиссаров, обычно обдиравших людей на основании декретов и без декретов вовсе. Толкачево честно исполняло все законные предписания и не имело никаких конфликтов с властями. Однако через некоторое время в деревню прибыли какие-то агитаторы из Москвы. Они богохульствовали, сбросили крест с церковки, издевались над попом, призывали молодежь к разврату, устраивали дни свободной любви, жертвами которых становились истосковавшиеся по подаркам и развлечениям молодые женщины и девчата.

Толкачево постигла судьба деревни Апраксино. Начались ссоры, распадались семьи; по улицам и в окрестностях сновали толпы убегавших из дома детей, которые, путешествуя из деревни в деревню, попадали в город. Никто о них не заботился, так как занятым домашними дрязгами, разводами, ссорами, драками и жалобами властям родителям не хватало времени на поиски пропавших.

Однажды госпожа Болдырева, разговаривая со знакомой крестьянкой, заметила проходившую мимо дома молодую девушку. Это была дочь деревенского комиссара — Маня Шульгина.

— Как дела? — спросила ее госпожа Болдырева. — Говорят, замуж выходишь. За кого?

— За Степана Лютова, — ответила та, краснея. — Мы как раз должны встретиться, чтобы договориться о дне свадьбы.

— Дай вам Бог счастья! — пожелала госпожа Болдырева.

— Спасибо! — воскликнула девушка и побежала дальше.

Она направлялась к дому Лютовых.

Степан, 18-летний юноша, уже ждал ее у ворот. Он обнял ее одной рукой и повел в сторону стоявшего за домом сарая.

— Куда мы идем? — удивившись, спросила она.

— Мне надо туда заглянуть… — уклончиво ответил он.

Открыв двери сарая, он вошел в него и потянул за собой девушку.

— Слушай, Манька, — сказал он, закрыв двери. — Ты состоишь в коммунистической молодежи, поэтому должна выполнять требования товарищей. Я хочу, чтобы ты немедленно отдалась мне! Брак — это глупый буржуазный предрассудок!

Скромная, честная девушка молчала, с ужасом глядя в угрюмые глаза парня.

— Что же ты молчишь? — спросил он, обнял ее и принялся целовать в шею и громко дышать. Его лицо было бледным, а глаза покрыты пеленой.

— Отпусти меня! — крикнула девушка и попыталась вырваться из его рук.

— Так вот ты какая? — рявкнул Степан. — Эй, товарищи, идите сюда!

Из-за поваленных скирд ржаной соломы появилось несколько подростков. Они заткнули девушке рот и сорвали одежду. Степан, повалив ее на землю, упал сверху. Боролись долго. Девушка была сильной и ловкой. Однако товарищи помогли сковать ее по рукам и ногам. Парень, держа Маню за горло и выкрикивая короткие, рваные слова, принялся ее насиловать. Подростки, тяжело дыша, хищно следили за движениями мечущихся тел. Наконец Степан поднялся и сладострастно потянулся.

— Хорошая девка! — буркнул он. — Но и я — хороший товарищ! Берите ее, кто хочет!

Обморочная девушка и развратные подростки оставались в пахнущем зерном, плесенью и мышами сарае до ночи. Мальчишки выбрались из него украдкой и незаметно разошлись по домам.

Маню нашли только через неделю. Она лежала голая, покрытая синяками, окровавленная и замерзшая.

Суд без труда разобрался в преступлении, а подростков доставили в город. Там они провели 2 дня. Вернувшись, мальчишки вели себя вызывающе, дерзко и хвастались тем, что их оправдали и даже — похвалили за то, что они наказали девушку, отказавшуюся выполнять обязанности свободной пролетарской женщины, равной мужчине. Она не имела права отказывать возжелавшим ее коммунистам.

Ничем не помогли жалобы отца Мани, поэтому он пришел к Болдыревым, чтобы поплакать и рассказать о своей обиде.

Серьезный, степенный Шульгин, заметив, что Болдыревы, опасаясь всевидящих и всеслышащих стен, молчат, глядя на него с сочувствием, сказал, поднимая 2 пальца вверх: