Валентин Костылев - Минин и Пожарский

молниями залпов, а после громового грохота — вдруг

наступала зловещая тишина.

Козьма, угрюмый, озабоченный днем, ночью около

пушек торжествовал, становился другим человеком.

Он ходил на валу в расстегнутом нараспашку

халате, громадный, бородатый, весело хмурясь от

вспышек огня, шутками и прибаутками подбадривая

пушкарей.

— Ой, раз!.. Еще раз!—кричал он, взмахивая

рукой в сторону Кремля. — Возьмись, друг, хватай

вдруг — да ух!

Приблизившись как-то к Гаврилке, он сказал

ему тихо:

— Нажми напоследок! Пускай запомнят нас

враги! Бей еще!

— Возьмем Кремль, — улыбнулся Пожарский,

потирая руки, — и дело наше с тобою сделано.

Минин молчал.

Среди бояр и дворян раздались было вопли, что,

мол, «грешно по Китай-городу огнем бить», но на

общем ратном собрании решили: можно!

22 октября ополченцы и казаки с песнями пошли

на приступ Китай-города. Впереди всех опять-таки

Минин. Осажденные выказали большое упорство и

храбрость. Дрались, насколько хватало сил.

Но где же им было устоять против ополченцев!

Китай-город был взят, а через четыре дня, 26

октября, сдался и самый Кремль.

На другой день, в воскресенье 27 октября,

назначен был торжественный вход в Кремль

нижегородского ополчения.

Впереди ополчения верхами ехали Пожарский и

Минин.

Позади них молодые знаменосцы везли

распущенные знамена, среди которых выделялось

нарядное знамя князя Пожарского. За ополченскими

знаменами пешие ратники несли опущенные книзу

польские знамена, отбитые у Хоткевича.

За знаменосцами стройными рядами следовала

ополченская конница — нижегородцы, казаки,

татарские наездники, украинцы, мордва, чуваши.

Затем растянулись пехота, артиллерия, обоз.

Пожарский и Минин въехали через Спасские

ворота в Кремль. Здесь они увидели пленных поляков.

Польское «рыцарство» покорно сложило свои

знамена к ногам победителей.

22. В Стрелецкой слободе

В Стрелецкой слободе на уцелевшей от пожара

улице — песни и пляски.

У дома стрелецкого сотника толпа стрельцов,

ополченцев и казаков окружила двух запорожцев.

«На улыци не була,

Не бачила Дзигуна.

Не бачила Дзигуна,

Трохи не вмерла.

Дзигун, Дзигунец,

Дзигун — милый стрибунец...»

Лихо вскидывая носками и кружась, ударили

вприсядку чубатые молодцы.

Куда ни глянь — всюду веселье.

Казак и Гаврилка сцепились в борьбе: кто кого?

Устали, еле дух переводят, красные, потные, a

уступить никто не хочет. Нижегородские ратники

стоят за Гаврилку. Казаки пригибаются к земле, с

досадой хлопают себя по бедрам, сердятся на

слабеющего товарища. Гаврилка берет верх. Еще

усилие — и казак валится наземь.

В круг выходит высокий, плечистый мордвин.

Толкает парня. Хохот. Гаврилка пятится:

— Полно! Устал. Чего пинаешь!

Мордовские наездники, снующие в толпе,

издеваются над парнем.

— Эй ты! Задира Тимофеич! Обожди-ка!

Все оглянулись на голос. На пороге сотникова

дома — Минин. Черные глаза полны задора. Он в

зеленом кафтане, без шапки. Быстрыми шагами

подошел к мордвину:

— Ну, господи благослови! Потягаемся!

Мордвин нахлобучил остроконечную меховую

шапку на лоб, уперся ногами в землю, пригнулся,

обхватил Минина. Тот мягким, неторопливым

движением обнял его через плечо.

Топтались на месте, упершись друг в друга.

Пляски и песни утихли.

Кто кого?

Долго боролись они, яростно, отчаянно;

изодрали кафтаны, но устояли оба, не поддался ни один.

Минин обнял мордвина и Гаврилку, расцеловал

их и повел с собой 6 дом.

Снова зазвенели бубны, взметнулись песни,

загудели гудошники, пустились в пляс казаки.

Гаврилка вынес из дома саблю:

— Минин подарил!

Нижегородцы горящими глазами рассматривали

широкое острое лезвие.

— Иди, говорит, на Украину, там воюй е

панами...

— Стало быть, не вернешься в Нижний?

— Нет, братцы, не вернусь. Прощайте! Буду

бить панов на Украине.

Один из запорожцев вонзил Гаврилкину саблю в

землю, надел на нее свою баранью шапку — и давай

кружиться, плясать вокруг нее. К нему

присоединились казаки. Да и Гаврилка не отстал от них.

Минин, просунув голову в крохотное оконце,

громко крикнул: