Гурам Батиашвили - Человек из Вавилона

— Не бойся, я не собираюсь сводить счеты.

Она села.

— Как ты думаешь, что лучше: сказать тебе, что я очень люблю тебя и хочу, чтобы ты стала моей женой, или навсегда оставить эту мысль и исчезнуть из твоей жизни? Ты поступила со мной дурно. Боишься меня как огня, сама это чувствуешь.

— Я сказала тебе, чтобы ты не приходил сюда, не пытался увидеться со мной.

— Баче, что будет лучше, — спокойно повторил я, — попросить твоей руки или навсегда отказаться от тебя? Что ты мне советуешь?

Бачева смотрела в пол. Не издавала ни звука.

— Я жду ответа.

Бачева подняла голову, посмотрела мне прямо в глаза и сказала:

— Ты знаешь все… Я тебе сказала.

Я не торопился с ответом. Дал ей возможность произнести эти слова и унять то чувство, которое заставляло ее их произнести. Знал, что мой бесстрастный взгляд успокаивает ее.

— Твоя история, Баче, ничего для меня не значит, ерунда все это. У тебя никаких забот, никаких других чувств, никакой другой боли, вот ты и думаешь, что снова с ним… Семья, супружеская жизнь развеет эту блажь. Вот увидишь. Ты живой человек, а жизнь… — Глаза Бачевы гневно блеснули, ей не понравились мои слова, но меня это не остановило, и я закончил то, что хотел сказать: — Баче, давай поженимся. После той ночи прошло уже два месяца…

— Восемьдесят дней, почти три месяца! — воскликнула Бачева.

Я улыбнулся. Моя уловка удалась, теперь я знал, я стал неотъемлемой частью Бачевы. Она не могла забыть меня.

— Да, ты права, почти три месяца, и я все больше убеждаюсь, что должен зайти к Занкану и просить твоей руки.

— Нет! — вырвалось у Бачевы.

Я не стал давить на нее, но не смог сдержать улыбки. Я понимал, почему она кричала, — она пыталась убедить себя, а не меня.

— Послушай меня, Баче, я, Эуда бен Иошуа, сейчас войду к Занкану Зорабабели и скажу, что женюсь на тебе.

— Нет, нет, нет! — крикнула Бачева и повернулась ко мне спиной.

Я перевел дух и спокойно продолжал:

— Я люблю тебя, Баче, я засыпаю с мыслью о тебе и просыпаюсь с мыслью о тебе. Ты придала смысл моей жизни.

— Замолчи, замолчи, замолчи! — кричала Бачева.

Слова застыли у меня на губах. К горлу подкатил ком.

В глаза мне бросился портрет Ушу. Я решил разорвать его на куски. Это он встал непреодолимой стеной между мной и Бачевой, он разлучал нас. Я поднялся. Медленно сделал несколько шагов. В глазах Ушу стояла печаль, казалось, они о чем-то молили меня. Да, да, определенно он что-то просил у меня. Я поднял голову, Бачева, затаив дыхание, с ужасом наблюдала за мной. Что спасло меня, что уберегло? По сей день не могу понять — но я вдруг осознал, разорви я в клочки этот портрет, и я навсегда потеряю Бачеву. Она возненавидела бы меня. Сейчас она меня не любит, но и не питает ко мне ненависти, даже думала обо мне. Порви я портрет, и она возненавидит меня навеки. Поэтому, взяв в руки портрет, я внимательно посмотрел на него и сказал: «Хорош, очень хорош», а потом вернул на место. Бачева перевела дух. В ее глазах я прочел что-то похожее на благодарность. А я, почувствовав превосходство, тихо сказал:

— Запомни, Бачева, ты будешь моей женой. Может быть, это случится через неделю, может быть, через месяц, а может быть, этой ночью.

В глазах твоей прабабушки появился страх.

— Не бойся, Баче, я верю, мы будет счастливы, — успокоил я ее и вышел из комнаты. Мне был известен каждый уголок в доме Занкана, я знал, скоро все отойдут ко сну, поэтому направился в гостиную византийского стиля, закрыл двери и опустился на подушки.

Впереди была долгая ночь. Это сейчас я то и дело забываюсь сном, а в молодости засыпал, когда хотел, и просыпался, когда нужно было. Всегда просыпался со вторыми петухами. И сейчас я немедля погрузился в сон. Когда запели вторые петухи, был уже на ногах. Попросил у Бога помощи и на цыпочках вышел из гостиной. Неслышно открыл дверь в комнату Бачевы. Завязал ей рот так, что она даже не почувствовала. Проснулась, когда я связывал ей руки. Стала бороться, выскальзывать, но было уже поздно. Я завернул ее в ее же одеяло, перекинул через плечо, как хурджин, и бегом бросился вон. Бачева пыталась освободиться, била меня ногами в бока, пару раз угодила коленом в грудь, но мне все было нипочем. Пока я добежал до коня, раза два предупредил ее, что беременной женщине вредно так вертеться. Но она не успокаивалась. Конь был на месте. Его ржанье нарушило тишину ночи.

Привез я твою прабабушку домой, внес в спальню, развязал ее и сказал;

— Поздравляю, ты дома!