Гурам Батиашвили - Человек из Вавилона

— Где ты пропадал, Эуда? Совсем забыл меня?

Эуда хотел что-то ответить, но язык не слушался его. А взгляд полон нежности и ласки. Когда сердце мужчины заглушает голос разума, желание женщины становится неодолимым. В эти минуты душа Эуды трепетала от страсти, а разум спал. Дочь Занкана выставила вперед правую ногу, посмотрела на Эуду спокойным светлым взглядом и улыбнулась на этот раз более самоуверенно.

— Может быть, зайдешь ко мне, Эуда, я одна в целом доме — мама с папой уехали в Занави, там у родственников справляют свадьбу. Слугам холодно, и они забились в марани. — На губах у нее играла лукавая улыбка женщины, которая скрывает некую тайну.

Ей нетрудно было улыбаться ему или произносить завлекающие слова, ибо она делала то, что очень хотела. Эуда пошел за Бачевой. Он ничего не видел вокруг, кроме соблазнительного ее тела. Войдя в комнату, Бачева сбросила свою накидку на пол и протянула Эуде руку.

— Заходи, заходи, не стесняйся, — тихо с улыбкой произнесла она, всем своим видом как бы говоря: «Об этом будем знать только мы с тобой».

Эуда вошел в комнату, и она шепотом, все с той же интонацией спросила:

— Это ты писал мне письма? — И бывший разбойник, а ныне удачливый купец не смог произнести ни слова. Он был потрясен от того, что оказался с Бачевой наедине. Глупо кивал головой, молча заглядывал Бачеве в глаза. Неожиданно он подхватил ее на руки, прижал к своей груди и выдохнул:

— Ты моя, ты будешь моей!

И приник к ее губам. Он целовал Бачеву так, как никогда, никогда не целовал ни одну женщину, расстегнул ей блузку, зарылся лицом в ее грудь. У дочери Занкана перехватило дыхание от нахлынувшего блаженства.

— Я люблю тебя, Баче, очень люблю! — шептал Эуда, покрывая поцелуями ее груди. Он накрыл их своими ладонями, жаркие, сладострастные, и ему показалось, что он держит в руках весь мир. Он раздел ее, потом разделся сам, и они нырнули под соболиное покрывало. Бачева вскрикнула. Нет, она не звала на помощь, этот вскрик вырвался у нее от неожиданного наслаждения, которого она дотоле не знала.

А потом стемнело. Улицы и переулки погрузились во тьму. Тишину нарушали лишь порывы холодного ветра. Слуги Занкана открыли двери в птичник, подождали, пока птицы усядутся на насест, и отправились спать. Лишь двое в доме не спали. Голые, с раскрасневшимися лицами, они лежали под соболиным покрывалом, прижавшись друг к другу. Оба были безмерно счастливы. Он — от сознания того, что Бачева, оказывается, ждала его и принадлежит ему навеки, удивляло лишь стремительное развитие событий, но радость победы пьянила и туманила разум. Она — от того, что сделала то, что хотела, решила проблему существования во времени. Этот юноша, что лежал с нею и заставлял ее трепетать от наслаждения, казалось, был рожден именно для того, чтобы угадать и так прекрасно исполнить ее желание. Именно поэтому дочь Занкана не понимала странности своего решения.

Ночь, одурманенная ласками, незаметно растворилась в сумерках рассвета. Едва рассвело, Бачева поднялась с постели, задумчиво, не спеша стала одеваться. Выражение ее лица было таким сосредоточенным, словно она провела ночь не в любовных утехах, а обсуждала важный, наболевший вопрос. Одевшись, села в кресло, какое-то время смотрела на спящего Эуду, а потом холодно произнесла:

— Вставай, Эуда, и одевайся, рассвело уже!

Эуда открыл глаза (сухой голос Бачевы неприятно поразил его) и уставился на девушку. Нет, после такой ночи он никак не ожидал услышать подобных слов, да еще произнесенных чужим голосом. Он удивленно смотрел на Бачеву. Та встала, медленно подошла к Эуде и, глядя ему прямо в глаза, сказала:

— Большое спасибо тебе, Эуда, ты хороший парень, но прошу тебя, отныне забудь дорогу к этому дому. И не пытайся видеть меня. Ты знаешь: мое сердце принадлежит другому.

И стремительным шагом вышла из комнаты, оставив сидящего на постели Эуду в состоянии, близком к шоку. Он не сразу осознал сказанное Бачевой, а когда осознал, почувствовал себя побитым щенком, и неведомое ему ранее чувство полной беспомощности овладело им.

Бачева же удалилась в комнату Иохабед, разделась и легла в постель матери. Она чувствовала себя безмерно счастливой: была уверена, что проведенная с Эудой ночь даст свои плоды, она непременно забеременеет, у нее будет свое дитя, и Ушу снова будет с ней, и Занкан останется довольным.

С этими мыслями она сладко заснула. Никогда сон ее не был так безмятежен, а пробуждение так тревожно. Она проснулась, и ее как громом поразило (может быть, эта мысль и разбудила ее?): «Эуда любит меня! Эуда от меня без ума!»