Гурам Батиашвили - Человек из Вавилона

Кинжал стал неотъемлемой частью Пилхазуны. Он постоянно поигрывал им, подбрасывал в воздух, ловил, ставил острием на мизинец и мог досчитать до двухсот — кинжал не шелохнулся бы. Вокруг кузницы не осталось дерева, не изрезанного кинжалами Пилхазуны. Он швырял кинжал в дерево сперва с десяти шагов, потом с пятнадцати и даже двадцати — а тот в полете вертелся, крутился, вращался и так вонзался в дерево, словно его притягивало магнитом. Недавно, когда ему исполнилось семнадцать лет, во время празднования Песаха он метнул кинжал в дерево и тот вошел в него на глубину трех пальцев. В лесу он убивал шакалов и лис с двадцати — двадцати пяти шагов и нередко попадал в шею. Недавно конопатый Глахуна попросил его помочь ему: козу, де, надо зарезать, а бегать за ней, связывать ноги, тащить домой — на это у меня давно силенок не хватает. Пилхазуна метнул свой кинжал, он угодил козе прямо в шею. Коза рухнула наземь.

— А сколько времени мы пробудем в Карели? — спросил Пилхазуна.

— Да не приставай ты со своим Карели, ты что, на прогулку отправляешься или на войну?! — взорвался Бечу.

Пилхазуна хотел было ответить, но Очиа сделал ему знак помолчать. И глазами указал на приближавшегося к их костру Кутатели.

— Мамочки, посмотри, кто идет за епископом — человек-гора! — воскликнул пораженный Пилхазуна.

За худым тщедушным епископом следовал настоятель гегутской церкви Кваркварэ. Епископ не спеша прошел мимо воинов и направился в сторону одишцев. Одишцы слаженно пели. Их грустная песнь еще более расстроила епископа. Он остановился и какое-то время смотрел на поющих. Их песня надрывала ему душу, он повернулся и пошел назад, к церкви, бросив на ходу Кваркварэ:

— Созови верующих, эту ночь мы должны провести в молениях Господу, чтобы он отвел от нас беды и напасти.

Всю ночь в гегутской церкви не смолкали молитвы.

Настало воскресенье, которого так опасался епископ Кутатели.

В гегутскую церковь хлынули толпы народа. Чужака благословляют на царство — люди хотели видеть нового царя. Ко дворцу же никого не пускали, зеваки толпились на улицах в надежде, что новый царь проедет по ним и они смогут лицезреть его. Боголюбскому же было не до прогулок по улочкам Гегути — он развлекался со сладкоречивым пышнозадым молодым человеком, который приехал с ним из Карну-города. У этого юноши была странная манера — порой он не снисходил до разговора с будущим царем Грузии и заявлял о своих желаниях движением головы, взглядом или щелканьем пальцев, и будущий царь спешил удовлетворить их, казалось, этого юношу он предпочитал всем красавицам мира, а тот, лучистоглазый и когда нужно сладкоречивый, как муж-тиран держал Боголюбского в своем подчинении.

Когда Боголюбский с благодарностями пожимал руки грузинским феодалам, явившимся поздравить его, молодой человек стоял рядом, время от времени делая ему какие-то знаки — похоже, то хвалил, то бранил будущего царя. А числу желавших засвидетельствовать свою преданность будущему царю, казалось, не будет конца — они все шли и шли. Уставший от долгого стояния на ногах, измученный жарой Боголюбский позвал к себе Абуласана.

— Я никого из них не знаю, пусть они тебе свидетельствуют свою преданность, ты их лучше запомнишь, — сказал он.

На что Абуласан немедленно ответил:

— Это ты должен объявить народу сам. Народ должен знать, что ты и я неразделимы, мы одно целое.

Боголюбский не стал медлить, он объявил во всеуслышание, что посоветовал ему Абуласан, и вышел из зала. Навстречу ему шел Гузан Таоскарели.

— Когда пожелаете венчаться на царство?

— Откуда мне знать, спроси у него! — Боголюбский, улыбаясь, раскрыл руки.

Запах вина ударил в нос Гузану Таоскарели. Глаза у царя блестели, на лице блуждала ухмылка.

— Абуласана?! — Таоскарели не мог скрыть своего гнева.

А Боголюбский снова улыбнулся, как провинившийся ребенок.

— Царь — ты! Я желаю знать твою волю! — процедил сквозь зубы Таоскарели. Но разговаривать с Боголюбским не имело смысла. Нахмурившись, он подошел к Абуласану: — Царь позорит нас, Абуласан!

Но тот в эту минуту думал совсем о другом. Царь только что произнес знаменательные слова: то, что вам есть сказать мне, говорите Абуласану, это одно и то же. Поэтому он спокойно кивнул головой Гузану и прошептал:

— Не волнуйся, Гузан, поскольку царь настаивает, чтобы я был вторым лицом, о чем только что объявил народу, я обо всем позабочусь.

Спокойствие Абуласана привело Гузана в раздражение, да и новая роль его пришлась ему не по душе.