Даниил Мордовцев - Сагайдачный. Крымская неволя

Маленькая татарочка также перешла на эту галеру и была в восторге, могла лазить по высоким чердакам и любоваться украшениями галеры.

Так как на галере оказался небольшой очаг, сложенный из кирпичей и приспособленный для варки пищи, то казаки, отыскав между галерными запасами сорочинское пшено, тотчас же развели огонь в очаге и сварили для своей люби­мицы кашку.

Между тем Карпо Колокузни и сероглазый Грицко с своим черномазым приятелем Юхимом возились с несчаст­ным друкарем Федором Безридным, которому при атаке галеры турецкая пуля навылет пробила правую руку выше локтя. Они перевязывали товарищу рану и старались его утешить.

К ночи казаки были уже в виду большого красивого горо­да, стоявшего на берегу моря: флотилия их пересекла Черное море поперек, «рeг diametrum» [ По диаметру (латин.) ] как выражался знаменитый Жолкевский в донесении королю.

В полумраке неясно вычерчивались стены и башня горо­да, и тонкими стрелами тянулись к небу минареты да строй­ные тополи. Это был Синоп.

Многие из невольников, освобожденных казаками в Кафе, долго жили в Синопе и хорошо знали как расположение города и его укреплений, так и слабые стороны его защиты. С ними долго советовался Сагайдачный и прочая казацкая старшина, и тут же порешено было напасть на беззаботный город, одною половиною казацкого войска высадившись и ударивши на замок, а другою — занявши гавань и все что в ней находилось.

Когда город был уже в руках у казаков и по всем местам шло широкое «плюндрованье», в утреннем воздухе, среди треска, гула и стонов, раздался пронзительный крик:

— Ратуйте, кто в Бога верует!

Через базарную площадь, заваленную добычей, бежал мальчик лет шестнадцати-семнадцати, в богатом турецком одеянии, с красною фескою на голове, а за ним, махая саблей, гнался усатый Карпо.

— Ратуйте! Ратуйте! — повторял преследуемый юноша.

На покрытом потом и гарью лице усача выразилось величайшее изумление.

— Вот дьявол! Еще и по-нашему кричит! — пробормотал он.

— Стой, аспидова детина, а то зарублю.

Преследуемый остановился, дрожа всем телом и испуган­ными глазами ища кругом спасения. Усач подбежал к нему, держа над головою саблю.

— Ты кто такой? — спросил он.

— Я казак... казацкий сын, — отвечал юноша, заикаясь.

— Как же ты попал сюда?

— Меня взяли в неволю.

— Как же ты вырядился в такие шаты? — спросил Карпо.

— Меня так вырядили... Баша...Осман-паша... вырядил.

— А откуда ты родом?

— Из Суботова.

Подошли другие казаки, стали расспрашивать — что и как?

— Те-те-те, да это же Зинько Хмельниченко, — отозвался один из казаков, — я его узнал... Ты Зинько, хлопче?

— Я Зинько, дядьку, — отозвался юноша, — меня и Богданком дразнят.

— Так, так, панове, это Зинько и есть: его еще третьего года татары в поле взяли.

— Старого Хмельницкого мы знаем, — отозвались дру­гие казаки, — добрый казак.

— Только немного ляхом пахнет, — заметил кто-то.

— И сына, говорят, в латинской школе учил... Правда, хлопче?

— Правда, — отвечал юноша, — меня в Ярославле учили, в Галичине.

С берега донесся протяжный вой: казаки узнали голос призывной трубы и поспешили каждый нагружаться добы­чею, которая еще не вся была перенесена на чайки и на галеры.

— Скоренько, панове, батько кличет.

— Час до сбора.

— А все казаки живы и здоровы?

— Бог поможет — все живы будем.

Со всех сторон навьюченные казаки спешили к берегу. Солнце уже золотило верхушки минаретов и ближайшие горы. Над пожарным дымом вились голуби и галки, кото­рым не удалось выспаться в эту тревожную ночь. Слышен был рев скота, не находившего своих хозяев, ржание ло­шадей, распуганных пожаром, блеяние овец. Ветром гнало дым на море, на котором, словно стая птиц, колыхалась казацкая флотилия.

Берег был весь запружен казаками, таскавшими на бли­жайшие чайки свою «користь» и передававшими ее с чайки на чайку и на галеры.

— Смотрите! Смотрите! — раздались голоса.

— Кто-то несет на руках козла.

— Да то дурный Хома!

Действительно, Хома тащил на руках белую ангорскую козу, которая билась в его руках и мекекекала отчаянным голосом. Хома, весь красный от натуги, сердито ругался, таща в то же время на веревке корову, которая упиралась и ревела, и волоча сверх того почти целую копну сена.

— Что это ты, Хома? — окружили его казаки, надрыва­ясь от смеху.

— На что тебе козел?

— Да это не козел, а коза, — сердито отвечал простова­тый Хома, — да еще и брыкается.