Марсель Паньоль - Зачумленные

— Я подготовлю, — сказал капитан, — толстый мешок, чтобы надеть ему на голову, и веревки, чтобы связать его.

— А я, — воскликнул Гарен, — освобожу свой подвал, так как уверен, что этот фанатик…

Но он не смог закончить своей фразы, поскольку внезапно вошла Алиетт и сказала:

— Господин Комбарну вернулся, я увидела его из окошка кухни!

Господин Панкрас бегом поднялся на второй этаж своего дома, за ним последовали нотариус, Гарен и капитан.

Панкрас медленно открыл ставень…

Перед дверью суконщика, справа, стояла его двуколка. На сиденье никого не было. Но в кузове, вповалку друг на друге, лежали жена и четыре дочери… У них были черные и красные лица, страшно распухшие, а мать все еще сжимала в руках самую младшую, которая была похожа на покрытую смолой куклу…

На ступеньках перед дверью, согнувшись в три погибели, стоял мэтр Комбарну… Он громко стонал и вдруг упал на колени, а его синяя фетровая шляпа покатилась по тротуару…

Он с усилием поднял к замку большой блестящий ключ от своего дома, но его рука упала, как мертвая, выронив звякнувший о камни ключ… и суконщик простонал:

— Помогите! Помогите! Откройте мне!

— Господин Комбарну, — дрогнувшим голосом сказал Панкрас, — теперь вы больше не можете войти сюда…

— Ради Бога, — простонал бедняга, — откройте и позаботьтесь обо мне!

— Ради всех нас, — ответил мэтр Панкрас, — не пытайтесь войти сюда: здесь только здоровые, мужчины, женщины и дети… Эта беда случилась с вами по вашей вине, не заражайте других.

Суконщик издал тяжелый вздох и со стоном сказал:

— Господь меня покинул…

— Не думайте так, — обратился к нему капитан, — потому что именно сейчас он призывает вас к себе.

— Моя жена и дети мертвы…

— Потому что он не захотел разлучать вас! — вздохнул нотариус.

— Дайте мне хотя бы питья, — произнес суконщик с душераздирающим криком.

— Я спущу вам укрепляющее, — сказал Панкрас, — но не стану скрывать от вас, что уже ничем не поможешь.

— Я знаю, — пробормотал суконщик. — Но все же как ужасно, что человек с таким состоянием, как у меня, умирает на улице…

— Возможно так лучше, чем умирать дома, — сказал ему капитан. — У вас над головой нет потолка и ваша душа отправится прямиком в рай!

В этот момент на веревке Гарен-Молодой спустил вниз кувшин прохладного белого вина… С трудом умирающий прополз по тротуару и схватил кувшин дрожащей рукой… Еле-еле он поднес его к губам. Но выплюнул первый же глоток с ужасным содроганием, за которым последовал поток черной крови…

— Господин Комбарну, — сказал Панкрас, — вам еще остается немного жизни… Сделайте усилие и попытайтесь сесть на ступеньках моей лестницы, прислонившись к двери…

— Что толку? — тяжело вздохнул умирающий.

— Это будет, — ответил Панкрас, — доброе дело, последнее в вашей жизни, потому что ваше тело будет отпугивать бандитов, которые возможно придут к нам, этим вы спасете жизнь тридцати малышам, которых вы знаете…

И высокий грубый суконщик, сотрясаемый судорогами агонии и извергающий кровавую рвоту при каждом движении, пополз к ступенькам… Он замер, и капитан сказал:

— Кончено. Он умер.

Но Комбарну собрал, преодолевая муки гниющей плоти, последние силы своего сердца. И вдруг, в последнем усилии, он сумел повернуться: в четыре ужасных спазма он прислонился спиной к двери и в последний раз сложил на груди руки.

Алиетт, выглядывавшая из-под руки своего хозяина, вдруг воскликнула:

— Вы видели ангела? Смотрите, ангел!

Ни Панкрас, ни капитан его не увидели: они смотрели, остолбеневшие, как на черном и распухшем лице появилась широкая и светлая улыбка счастья.

С наступлением темноты господин Панкрас долго снаряжал Гарена-Молодого и мясника: он заставил каждого облачиться в три рубахи, затем в балахон до пят, добавил холщовые перчатки и спускавшийся на грудь капюшон и, наконец, щедро полил обоих уксусом «четырех разбойников». Они взяли пару крюков, которые дровосеки используют для подтягивания стволов деревьев, и вышли. Лошадь, по-прежнему впряженная похоронную двуколку, опиралась о ствол платана и беззаботно спала. Они подвели ее к двери Панкраса, и с помощью своих крюков стащили пять трупов, которые художественно разложили вокруг мертвого суконщика, чей подбородок свисал теперь на окровавленное кружевное жабо.

***

Жизнь затворников организовалась с почти военной строгостью. Погребальные колокола, заменившие Ангелус, будили их с первыми лучами солнца, и день начинался с осмотра всех членов общины, которые проходили перед доктором, устроившимся под большой смоковницей нотариуса. Самая легкая лихорадка вызывала подозрение, малейшая болячка казалась обещанием бубона. Больного немедленно изолировали в заново побеленном погребе и купали в уксусе, как корнишон: он выходил из погреба лишь через три дня.