Аркадий Савеличев - А. Разумовский - Ночной император

Но что это?..

Шлейф стал словно вытягиваться. Племянничек все дальше и дальше отставал от гроба. Пятились камергеры, сторонился Алексей Разумовский, сторонились другие, уступая новому императору. Никто не знал, что происходит. В том числе и канцлер Воронцов, распоряжавшийся шествием. Он тоже пятился и сторонился перед императором. Не имея сзади глаз, наткнулся на Разумовского…

— Ничего не пойму, Алексей Григорьевич…

— А тут и понимать нечего. Вон племянница ваша!..

Как рядовая фрейлина, Лизка Воронцова тащилась где-то в середине процессии — туда и уносило обратным ветром императора. Он что-то с жаром объяснял ей.

Народ роптал, видя такое нарушение похоронного чина.

— Михаил Илларионович, да разведите вы его со своей племянницей! Ведь замятия сейчас будет!

Канцлер бросился в середину процессии, где перед его племянницей выплясывал император.

Траурная процессия уже одиноко и сиротливо маячила на Неве — никто не смел опережать императора.

Воронцову пришлось нешуточно пырнуть под жирный бок свою племянницу, заодно и императора убедить, чтоб не отставал от гроба.

— А, догоним! — развязно успокоил его император — и вприпрыжку пустился нагонять катафалк.

Не зная, что делать, взад-вперед металась Екатерина. Ей-то хотелось соблюсти весь похоронный чин, но как можно разорваться между гробом и паясничающим супругом?..

Народ жалел ее:

— Печаль-то, печаль какая!

— Скорби-ина!..

— Государыней-то — ей бы…

Алексей Разумовский испил эту горькую чашу до конца. Ему все время казалось, что он не только Елизавету — и мать свою хоронит… Не довелось в Малороссии, так, может, здесь?..

Возвратясь с похорон и не желая принимать участия в поминальной трапезе, которая опять могла перейти в буйный разгул голштинцев, Алексей вместе с Кириллом отправился в свой Аничков дом.

Славные у него были слуги!

Он не отдавал распоряжения, — ибо поминальный стол был накрыт во дворце, — но его гостиная за это время была превращена во вторую траурную залу. И крепом затянутые зеркала, и обвитые черными лентами канделябры, и черные передники слуг, и кайма на салфетках, на стульях, и выбор самих вин и блюд, начиная с кутьи и блинов, а главное… Писанный придворным живописцем портрет молодой Елизаветушки, только подчеркнутый траурной лентой… И… потрет Натальи Демьяновны, небольшого формата, висевший обычно в кабинете. Их как бы посадили на один диван и сказали: «А, невестушка! А, свекровушка! Опять встретимся, где-то?..»

Алексей бросился на колени. Богородице ли он молился? Господынюшке ли своей? Матушке ли родимой?..

Что-то должно было на этот раз произойти в Гостилицах…

Алексей Разумовский предчувствовал. И, не испрашивая разрешения императора, пригласил ее величество, то есть Екатерину.

— Ваше императорское величество! А разве я мог поступить иначе? — оправдывался он в ответ на первоначальное раздражение Петра Федоровича. — Сплетни могли пойти, кривотолки. Для женщин я оборудую малый двор, в том самом несчастном флигеле, ха-ха!..

Последний довод понравился:

— Во флигеле?.. Туда ее, Екатерину! Может, и столбы подпилить?

— Что вы, ваше императорское величество! Будьте выше таких мелочей.

— А? Выше? Вот именно так!

Петр Федорович относился к бывшему фельдмаршалу с почтительным доверием. Еще поутру фельдмаршал, обер-егермейстер и первый камергер заехал к нему с визитом — как бы справляясь, не передумал ли столь высокий гость насчет Гостилиц. Следом кряхтевшие слуги внесли скромные с виду сундуки. До последнего момента Петр Федорович не верил, что фельдмаршал отвалит обещанный вроде по легкомыслию миллион, — дело-то происходило за карточным столом, вроде как в шутку. «Взаймы», спросил безденежный император, — «взаймы» и давал Разумовский. Хотя кто спрашивает с императоров долги?..

— Нет, вы славный человек, граф!

— С вас беру пример, ваше императорское величество, — доверительно улыбнулся Алексей Разумовский, доставая из-за обшлага камзола свое скромное прошение.

Бумага легла на один из сундуков. Петр Федорович, как истый «чертушко», уже порывался открывать их. Но бумага на крышке?..

Он подбежал к столу, принес медный письменный прибор — подарок воинственных голштинцев — и тут же в походном порядке начертал: «Петр». Все! Полная отставка фельдмаршалу. Теперь уж никто не погонит его на плац-парад.

Петр Федорович умилился, оправдываясь:

— Дражайшая тетушка оставила после себя десять тысяч платьев, две тысячи башмаков, громадный сундук шелковых чулок… и несколько миллионов долгов при совершенно пустой казне! Как должен поступать император?