Олег Тихомиров - Иван — холопский воевода

— Илейку Муромца повесить у Данилова монастыря, — распорядился царь.

Болотникова он не решался казнить. Приказал тайно отправить в Каргополь, а людям, которые должны были его туда доставить, пригрозил:

— Ежели кому проговоритесь, велю языки вырвать.

Под сапогами стражников скрипел снег. Болотников шел босиком, но холода не чувствовал. Его, подталкивая, вели за палку, к которой были привязаны обе руки. Куда ведут, не видел: шагал в кромешную тьму.

Месяц назад он сбил с ног двух охранников и бросился по ступенькам прочь из глубокого каменного подвала, в котором сидел, потеряв счет дням и неделям. Охранники не ожидали, что прикованный цепью к железному крюку узник кинется на них. Но он сумел расшатать и выдернуть крюк из стены. Так и бежал с цепью и крюком на руках. «Держи!..» — неслось снизу.

Распахнув дверь, он на миг остановился, пораженный ярким дневным светом.

Болотников был схвачен и жестоко избит. И раньше его били на допросах: «Куда дел награбленное?» — «Отдал», — говорил он, выплевывая зубы. «Кому?» — «Всем, кто был со мной». Потом ему выкололи глаза.

Сейчас он шел и не ведал, ночь на дворе или день. Прислушивался… Вот коротко, по-зимнему, тинькнула синица. Значит, днем повели. А куда?.. Переводят его в другое место? Зачем?.. С допросами и в подвале хорошо управлялись заплечных дел мастера. Синичка опять пропела «тинь-тинь». Болотников представил пичугу: верткая, желтобокая, с черной полосой на грудке. Он повернул голову в ее сторону: кроха вольная, спой еще. Там, в подвале, тишина мертвая, ничего, кроме мышиного шороха, не слышно. Как же славно поешь ты, синица… Где ты? Почему замолчала?

Опять лишь скрипит снег. Но вот стражники остановились, отвязали палку. Будь Иван Исаевич зрячим, увидел бы, что стоит на запорошенном льду Онеги. Перед прорубью.

В наступившей ненадолго тишине раздался сорочий треск. И вдруг Болотников ощутил доподлинно — пришел конец. Его толкнули в бок:

— Говори, где схоронил?..

На шею надели петлю. «Вешать будут», — подумал Болотников. Не знал он, что к концу веревки был привязан мешок, куда лишь оставалось положить камень.

— Скажешь, царь помилует. У тебя ить было золото? — допытывались стражники.

— Было, — с трудом вымолвил он. — И кой-чего подороже было. Дал — им…

— Кому дал?

— Людям… — И покачнулся от удара палкой.

— А чего ж ты им дал дороже золота?

— Воли вкусить… Кто раз вкусил… на всю жизнь запомнит. И детям своим… передаст.

— Молись, вор.

— Прости меня, господи… — Болотников совсем беззвучно зашевелил губами: «Сорока, сорока, облети людей, обнеси вестью… Они меня помнят…»

— Не кайся, ирод. Все равно в ад провалишься.

— Помнят… — произнес он громко.

В мешок опустили камень.

— Кончай его!..

Один из стражников с силой толкнул Ивана Исаевича. Прорубь плеснула водой и застыла — черная, бездонная…

«Гуляй-город» — укрепленный обоз. При необходимости такая крепость на колесах прикрывалась брусчатыми щитами с отверстиями для стрельбы из самопалов.

То есть их «прибирали» (вербовали) на государеву службу.

Один раз в году (за неделю до 26 ноября и неделю после него) крестьяне могли перейти от одного хозяина к другому.

Иван Грозный, считая сына Федора неспособным управлять государством, назначил для будущего царя четырех опекунов: И. Ф. Мстиславского, И. П. Шуйского, Н. Р. Юрьева, Б. Я. Бельского.

Волокита — допрос.

Красные кафтаны — форма в одном из стрелецких приказов (полков).

Воровством в то время называли неповиновение властям, измену, политические преступления. Вора в современном смысле слова звали татем.

«Прелестные» — от слова «прельщать».

«Польскими» называли города, граничившие с южными степными землями — Диким полем: Ливны, Елец, Курск, Воронеж, Оскол, Белгород.

Служилые люди несли государственную службу. Делились на служилых людей «по отечеству» (дворяне), которые занимали привилегированное положение в армии, и служилых «по прибору» (стрельцы, пушкари), набиравшихся из крестьян и посадских людей. Служилые получали денежное и «хлебное» жалованье, освобождались от налогов и повинностей.