Олег Тихомиров - Иван — холопский воевода

Калуга же по-прежнему находилась в осаде. Болотниковцы, хотя и держались стойко, донимали воевод Шуйского частыми вылазками, а вырваться не могли.

На помощь осажденным в начале мая опять выступил князь Телятевский.

— Слышь, Илья, никак соловей щелкает? — приподнял голову Михейка Долгов.

Илья перестал подбрасывать в костер поленья, на миг замер.

— Нет, — сказал он. — Рано для соловья. Обожди седьмицу — запоют.

— Пошто рано? Самая пора.

Бросив последнее полено, Илья сел рядом с Михейкой.

— И впрямь соловушка, — немного послушав, согласился он. — А у нас в слободе об эту пору они еще молчат. Но малость пригреются — такое подымут — хочь до утра не спи. Особливо на Яузе…

Попали Илья-гончар и Михейка Долгов сюда вместе с казаками, которые сдались воеводам Шуйского в Заборье. Казаков было около четырех тысяч — сила немалая. Но понимали царские воеводы: ненадежное племя — казачья вольница. А посему держали заборских казаков про запас, в дело пока не пускали.

Так и стояли казаки с конца зимы под Калугой отдельным лагерем, поглядывая то на ратников, что были вокруг, то на городские стены, разбитые и обгорелые, но по-прежнему неприступные. Там, за стенами, был Болотников…

Слыхивали казаки, как взорвал батька примет, видели со стороны стычки, что разгорались во время коротких вылазок. Толковали кой о чем потихоньку меж собой, кумекали, выжидали.

А уж простая голытьба вроде Михея Долгова да Ильи-гончара роптала в открытую.

— За Шуйского идти — самим в кабалу лезть.

— Иван-то Исаич нам волю дает, а мы под него яму роем.

Случались и другие разговоры:

— Чего глядим, братцы? Айда к Болотникову!

— Ишь смелый сыскался, — остужали горячую голову. — Ратников обок сколько? Почитай, на каждого из нас пятеро.

— Не, братцы, покамест повременить надобно. Подойдет с войском Димитрий Иванович, тады вдарим.

Царские лазутчики зорко следили за мятежной Тулой и сразу же донесли в Калугу и Москву, что Телятевский выступил с воровскими людьми на Пчельну.

Для отпора Шуйский велел снять с калужской осады три полка да еще добавить к ним полки Воротынского, что стояли под Алексином, и двинуть всем навстречу Телятевскому.

…Ранним утром, едва лишь светать стало, увидели осажденные с городских стен, как зашевелился вражеский лагерь. Служилые, казаки собирались в отряды и шли куда-то берегом Оки.

Дозорные немедля доложили о том Ивану Исаевичу.

Болотников, поднявшись на стену, долго смотрел на рать противника, которая, словно громадная змея, уползала прочь. Рядом с Болотниковым стояли атаманы и есаулы.

— Неужто совсем уходят?

Не верилось.

Вскоре стало ясно, что часть войска — примерно треть — остается. Пушкари тоже остались возле пушек, дабы в случае чего открыть пальбу.

Атаманы заговорили, что самая пора напасть на царево войско, покуда оно разрознено.

Болотников слушал, никого не перебивая, затем молвил:

— Обождем.

— Пошто, батька?

— Время упустим… Вернутся ратники, — загудели атаманы.

Болотников поднял руку — все затихли.

— Теперь меня послушайте, други… Сделать можно двояко, — говорил Иван Исаевич негромко и спокойно, будто о каком-то простом деле, а не о судьбе всего войска. — Можно напасть и побить ратников. Но воротятся ушедшие — и снова станется бой. Совладаем ли с царевым войском? Зато ежели обождать, увидим, какими назад придут служилые — битыми али с победой. Ежели битыми — дух сломлен. Тогда и грянем на них. А коль с победой воротятся, вступать в бой не след — свои же головы потеряем.

— Истинно говорит батька, — отозвался Павлуша первым.

И все атаманы согласились: обождать.

Царские полки шли несколько часов окским берегом, затем повернули на Пчельну. Полками ратников командовал князь Черкасский.

Заборские казаки были отданы под начало воеводы Татева. Хмуро глядели они на тонконогого арабского скакуна, что был под князем, на красивую с серебром сбрую, на польский, шитый золотом кафтан-однорядок, золоченый шлем.

— Ишь каков петух! — шептались казаки.

— Рази што не кукаречит.

Куда их ведут, зачем — никто не знал. Впереди и сзади шли отряды ратников. Вроде как под охраной были казачьи сотни.

Дорога лежала среди зеленеющих полей, вилась вдоль оврагов, ныряла в березовые рощицы, а затем как-то незаметно вобралась в лес. Он был дремуч — даже солнце не могло пробиться сквозь сомкнувшиеся макушки.