Вильхельм Муберг - Ночной гонец

Едва главный пастор успел взяться за перо, как послышался легкий стук в дверь. «Войдите!» — сказал он, и на пороге появилась маленькая сухонькая старушка в черном чепце и корсаже. По опрятному, чистому платью он сразу же увидел, что это не какая-нибудь побродяжка, а степенная крестьянка. Он узнал ее лицо, вспомнив, что в церкви, у алтаря, не раз подносил к ее устам потир с вином для причастия. Но имени ее он не мог вспомнить.

— У меня спешное дело до вас, господин пастор.

Посмотрев в ее острые светло-серые глаза, духовный пастырь в ту же минуту узнал свою прихожанку:

— С чем пожаловали ко мне в усадьбу, матушка?

Он говорил благожелательно. Матушка Сигга из Брендеболя прилежно ходила в церковь; о ней и ее семье пастор слышал только хорошее.

— Мы задолжали вам мясную десятину, господин пастор.

Господин Петрус Магни удивленно взглянул на нее. Мясную десятину крестьяне задолжали ему с позапрошлого года, когда помещик Клевен еще не имел прав на сбор оброка с Брендеболя. Но пастор не взыскивал с крестьян старой недоимки, потому что они совсем обнищали из-за недорода. Может, матушка Сигга опасается, что ее не допустят к святому причастию, пока она не отдаст церкви положенную десятину? Много прихожан должны были ему не одну мясную десятину, но ведь из-за этого он никому не отказывал в причастии.

— Вам, господин пастор, положена туша откормленного молочного теленка. А я, грешница, только окорок бараний принесла.

Матушка Сигга со стыдом опустила глаза в землю. Она, мол, принесла в пасторскую усадьбу тощую баранью ляжку, которую отдала пасторше. Ляжка весит не больше шести фунтов, хотя она и от годовалого барана. Но жирные овцы вовсе перевелись в эту пору. Где уж скотине нагулять жир с худого корма да сухих листьев! Удовольствуется ли господин пастор тощим окороком?

— Благодарствую, матушка! Я уж не ждал ничего от брендебольских крестьян.

Господин Петрус Магни был растроган. Этот бараний окорок, пожалуй, последняя дань, которую церковь получит с крестьянских дворов, попавших под власть господина Клевена; и принесла ее в пасторскую усадьбу изможденная крестьянка, вдова. В этом пастор видел перст божий. Сам господь бог послал сюда матушку Сиггу с этим окороком, лептой вдовицы, и тем изъявил волю свою, дабы церковь и впредь получала то, что принадлежит ей по праву.

— Досточтимый пастор, я пришла к вам помощи просить.

— А что случилось, матушка?

— Клевен выгнал нас из Сведьегорда.

— Да ты не бредишь ли, матушка? Как могло такое случиться?

— Мой сын подрался с фохтом Клевена и его челядинцами. Сейчас он скрывается в лесу.

— Спаси нас господи!

Искреннее волнение в голосе пастора успокоило и подбодрило матушку Сиггу, и она рассказала ему обо всем, что случилось в Брендеболе. Господин Петрус слушал ее рассказ со смятением в сердце и с великой тревогой. Он сожалел о том, что произошло, но еще больше опасался того, что произойдет в его приходе. До него доходили слухи, будто Клевен не в ладах с крестьянами, но до сих пор тот еще не прибегал к насилию и не понуждал их идти на барщину. А сейчас он до того озлобил их против себя, что надобно ожидать самого худшего. Помещик родом из Неметчины и, подобно другим пришлым немцам, пытается привить на шведской земле завезенные им ростки рабства. Он привык, чтобы крестьяне, точно бессловесная скотина, стояли на обочине дороги и глазели на него, когда он проезжает мимо, чтобы они ломали перед ним шапки и гнули спины в поклоне. Так встречали господина Клевена у него на родине, и он хотел, чтобы точно так же его встречали и здесь. Правда, ходил в народе слух об Улофе Строле из Экны, Юлленспарре из Ингельстада и Ульфсаксах из Усабю, будто они тиранят своих крестьян. Но иноземцы привыкли иметь дело с крепостными, им не понять того, что тут совсем иной дух и что здешние крестьяне не потерпят, чтобы помещик посягал на их вольности. Если господин Клевен попытается закабалить крестьян, он посеет злое, ядовитое зелье, которое самому ему и пожинать, Никогда народ не примирится с владычеством немецкого помещика.

— Я живу сейчас у своей сестры в Хумлебеке, — сказала матушка Сигга.

— А кто остался в усадьбе?

— Там водворился Борре, фохт Клевена.

— Но ведь надел принадлежит вам по праву.

— Сведьегорд — наш исконный надел.

Господин Петрус Магни не был особенно сведущ в законах, но знал, что тягловые крестьяне исстари безраздельно владели своей землей; в казну шел только оброк. И когда помещики говорили, что вместе с оброком они купили у короны и право на землевладение, то это было вопреки закону. Королева не могла продать старинные крестьянские наделы, так же как никто не волен продать собственность, которая ему не принадлежит.