Михаил Петров - Румянцев-Задунайский

— Что ж, если Безбородко так считает, пусть будет посему. — И не желая возвращаться к принятому решению, заговорила о войне с Турцией: — Что слышно от князя Потемкина? Что-то молчит светлейший…

Секретарь понимал ее озабоченность. От князя давно уже ничего не было. А ему следовало бы почаще сноситься с Петербургом. Тем более сейчас, когда австрийское правительство, воспользовавшись смертью императора Иосифа, верного друга русского двора, заключило с Турцией перемирие, нарушив тем самым союзные обязательства по отношению к России.

Обстоятельства складывались так, что необходимо было усилить наступление на турок, дабы принудить их к миру. Между тем армия действовала вяло, не добилась ничего существенного, если не считать нескольких побед, одержанных корпусом Суворова. А ведь из казны туда ушло в три раза больше средств, чем Румянцев затратил на всю предыдущую войну.

Екатерина давно уже улавливала недовольство сановников ее фаворитом. Они только ждали случая, чтобы убрать его со сцены. Правда, вслух никто не осмеливался говорить про князя дурно, однако каким-то неосознанным чутьем она ощущала за своей спиной осторожную возню. Ох уж эта русская знать! Она умела добиваться своих целей.

— Румянцев покинул Яссы?

— Сразу же по получении рескрипта вашего величества.

Вошел Мамонов. Без доклада, как в собственную комнату. Такое дозволялось только ему.

— Ваше величество, — сказал он, — из Петербурга начали съезжаться гости. Все ждут вашего появления.

Храповицкий закрыл свою папку, поняв, что ему пора уходить. Екатерина посмотрела на него, потом на Мамонова и сказала:

— Хорошо, друзья мои, оставьте меня, я должна заняться туалетом.

В гостином зале императрица появилась перед самым обедом. Гости восторженно приветствовали ее. Граф Николай Салтыков приблизился к ней вместе с молодым полковником Платоном Зубовым. На Зубова она обратила внимание еще в прошлом году: он чем-то напоминал ей прежнего любовника, ныне уже покойного Ланского. Такой же красивый, с такой же робкой улыбкой на устах. Он ей сразу понравился, и когда Салтыков с Шереметевым попросили пожаловать его флигель-адъютантом, она не задумываясь сделала это.

— Вам идет быть полковником, — играя глазами, сказала она Зубову, склонившему голову. — Я рада за вас.

— Ваше величество, — вмешался Салтыков, — доброта ваша безгранична, но я уверен, что по случаю мира со Швецией этот юноша не будет вами забыт. Он заслуживает быть генерал-майором.

Екатерина посмотрела на Мамонова, на руку которого опиралась, рассчитывая увидеть на его лице выражение ревности. Но Мамонов и не думал ревновать. Поняв ее взгляд, он неожиданно поддержал обер-камергера:

— Слова графа совершенно справедливы.

— Коли так, быть посему, — решила императрица и вместе с фаворитом направилась в трапезную.

Обед продолжался около двух часов. О Швеции разговоров не было. Ограничились тем, что выпили за здоровье короля Густава. Кстати, тост в честь его величества произнесла сама императрица. Она больше не грозилась высмеять его в комической опере. С оперой покончено. Она видела теперь в Густаве честнейшего монарха, занявшего, как и она, непримиримую позицию по отношению к событиям во Франции. Именно эти события и обсуждались за столом. Все возмущались созывом в Париже национального собрания, говорили, что в том собрании нашли себе место одни только сапожники, неисправимые пьяницы.

— Это ужасно! — сокрушенно качала головой императрица. — Как может сапожник вмешиваться в дела правления государством! Сапожник умеет только шить сапоги.

После обеда гости разбрелись кто куда — в парк, зверинец, на берег канала. Мамонов пригласил императрицу в комнату, что рядом с ее опочивальней. Когда они оказались одни, он вдруг упал перед ней на колени и со слезами стал целовать край ее платья.

— Объясните, что сие значит? — встревожилась Екатерина.

— Ваше величество, прошу милости. Дозвольте уехать в Москву.

— В Москву?

— Обстоятельства принуждают… Дозвольте сочетаться браком с девушкой, меня любящей.

Екатерина отступила от него и опустилась в кресло, не в силах отвечать. В парке играл оркестр. Минорная музыка звучала как-то насмешливо-нелепо. Мамонов на четвереньках приполз к ногам своей августейшей любовницы и снова стал целовать край ее платья. Екатерина продолжала молчать. Но вот она поднялась, сказала изменившимся голосом:

— Встаньте и поступайте как знаете. Я дозволяю вам все.