Юрий Слезкин - Брусилов

А вот еще… «Есть основания думать, что упоминаемое в австрийской прессе соглашение об объединении Верховного национального комитета, заседающего в Кракове, с польским коло венского парламента уже в настоящее время фактически состоялось, причем во главе политической жизни Галиции, по-видимому, стало польское коло, которое, таким образом, получило возможность влиять через Верховный национальный комитет и на партийную жизнь в губерниях Царства Польского». Вот! Мой козырь. Польское коло! Нашими поляками командует Краков! Воображаю, какой переполох наделает это мое сообщение! «У нас под крылышком пригрелась жаба!» На такие идиотские сенсации лучший исполнитель — Штюрмер [62] Штюрмер Борис Владимирович (1848–1917) — председатель Совета министров, министр внутренних и иностранных дел России в 1916 г. Ставленник императрицы Александры Федоровны и Г. Е. Распутина. . Манусевич сумеет его нашпиговать».

Резанцев не случайно вспомнил о Манусевиче-Мануйлове. Он знал уже, что его посетит Иван Федорович. И когда раздался звонок и Манусевич появился собственной персоной, он не застал полковника врасплох. С обычной развязностью, усугублявшейся в наиболее щекотливые моменты, Мануйлов сообщил, что поводом его визита была дурная погода и дурное расположение духа от вестей с фронта.

— Ведь это черт знает что! Работает один Брусилов! А Эверт, а Куропаткин? О Куропаткине говорят, что он уходит в Туркестан. Там легче воевать… с киргизами! Там у них, вы знаете, какой-то ералаш…

Полковник слышал о волнениях в Туркестане. И очень рад встрече с Иваном Федоровичем. Он далек от «сфер», а Мануйлов журналист, в курсе всех новостей… Но все-таки чем он обязан?..

— Тем, что ваши стратегические таланты мне известны. И я хочу знать, продиктовано ли бездействие Эверта и Куропаткина высшими стратегическими соображениями… Тогда я успокоюсь.

Резанцев улыбается. Он невольно взглядывает на свою конторку с документами. «Ну нет, на этом ты меня не подденешь».

— Наш фронт слишком велик и не может действовать на всем своем протяжении… Но для дурного расположения духа у нас нет оснований…

И полковник исподволь, нащупывая собеседника, округляя фразы, сообщает ему то, что давеча думал о состоянии фронтов.

— Так что вы думаете, наши шансы поднялись настолько, что можно ожидать…

Мануйлов не договаривает, полковник продолжает:

— Еще больших успехов, если в ставке прислушаются внимательней к голосу Брусилова и если не забудут своих обещаний Польше.

— Польше?

— Да. Поляки волнуются за свою судьбу, полагают, что правительство забыло о воззвании великого князя Николая Николаевича. Мне, как человеку, долго работавшему в Царстве Польском, не трудно представить себе, какие последствия могут из этого проистечь…

— Вы опасаетесь враждебных действий?

— Вот именно. В особенности теперь, когда Вильгельм обещал им конституцию.

— Говорят, что в конце июля решено поднять этот вопрос в Совете министров, — замечает Мануйлов значительно.

— Лучше бы раньше. Но все же… — возражает Резанцев. — Кстати, у меня нашлись кое-какие документы, и если вас это интересует, я вам передам их на днях… может быть, мои сведения их подтолкнут…

— О! ради Бога! Это страшно интересно! — восклицает Мануйлов. — Но думаю, что, как и все у нас, этот вопрос не сдвинется с мертвой точки. На днях мне передавали, что царица в разговоре с графом Замойским сказала: «L’idée de l’autonomie de la Pologne est insensée, on ne peut le faire sans donner les mêmes droits aux provinces baltiques». [63] Мысль об автономии Польши нелепа, нельзя это сделать, не дав тех же прав прибалтийским провинциям (фр.). А мнение ее величества, вы знаете!

Манусевич-Мануйлов поднимает брови, заволакивает глаза поволокой.

Резанцев молчит, внимательно разглядывая ногти на правой руке. Они у него длинные и тщательно отполированы.

— Все будет зависеть от настойчивости Сазонова, — наконец произносит он.

— Сазонов? — переспрашивает Мануйлов, посмотрев в потолок, присвистывает. — Песенка этого министра почти спета… Ищут предлога. И если он будет упрям, хотя бы в польском вопросе, его уберут с облегченным вздохом…

— Неужели так не любят?

— Она… все она! — приподняв ручки и вытянув подбородок, с невинным видом подтверждает Иван Федорович.

— Кто же может быть на его месте?

— Штюрмер, — без запинки и даже как будто с нескрываемой радостью и озорством подсказывает Мануйлов. — С ним теперь носятся… На него вся надежда! Его даже прочат, — вы представляете себе? — в диктаторы!