Д. Коштолани - Нерон

— Если я скажу ему: «Берегись в другой раз возбуждать гнев твоего государя», — отведешь артиста домой.

Оставшись наедине с Антонием, Домициан неподвижно прислонился к нише окна и, слегка наклонив голову, пожирал глазами занавесь на дверях, откуда с минуты на минуту мог появиться ненавистный соперник.

Шуту страстно хотелось расспросить императора о многом, но неподвижные черты повелителя и мрачный взгляд исподлобья внушали карлику невольный страх. Однако он с любопытством ожидал прихода Париса. В глазах Антония все это походило на представление на арене цирка, когда перед зрителями появляется беззащитный заяц, который не чувствует, что к нему неслышной поступью подкрадывается тигр.

Недоверчивый, суровый Домициан после Антония, служившего ему игрушкой, дорожил еще только одним существом в целом мире. Это была его жена Домиция. Цезарь действительно любил ее. Пленившись ее красотой на представлении в цирке, Домициан отнял молодую женщину у законного мужа, Элия Ламии, и таким образом она сделалась императрицей Рима. Император ревниво оберегал Домицию от соприкосновения с внешним миром, как драгоценное произведение искусства, которое опасно подвергать действию солнца и ветра. По его мнению, жена должна была любить этот затворнический образ жизни и довольствоваться обществом своего царственного супруга. Между тем под внешним равнодушием Домиций скрывалась необузданная, пылкая натура; она не могла примириться с неволей в золотой клетке. Одинокие упражнения императора в метании диска, в гимнастике и охоте за мухами вскоре сделались для нее невыносимыми, хотя молодая женщина сначала потворствовала всем прихотям Домициана и только понемногу начала обнаруживать свое пристрастие к удовольствиям. Цезарь пошел на уступки, позволив жене изредка посещать театр. Мучимый ревностью, Домициан решился следить за любимой женщиной, бывая вместе с нею в театре: скрытный по природе, император легко угадывал чужие хитрости, и его было невозможно провести. Он тотчас заметил, что Домиция вспыхивала румянцем при появлении молодого актера. С этой минуты цезарь начал жестоко страдать.

Заслышав в галерее приближающиеся шаги, император почувствовал замешательство. Он не знал, как начать разговор с Парисом. Как далеко могут идти расспросы, не унижая царского достоинства, как отнесется к ним Парис, что он подумает о странной прихоти императора потребовать его во дворец в глухую ночь? Не было ли глупостью позвать его сюда?

Но сделанного не поправишь, и теперь Домициану предстоит унизить себя перед жалким плясуном.

Когда шаги приближающихся людей стали слышны в соседней комнате, цезарю так сильно ударила в голову кровь, что у него потемнело в глазах; а когда из-за складок дверной занавеси выступила грациозная фигура Париса, несчастный Домициан подумал, что он сам, со своим расплывшимся корпусом и плешивой головой, играет здесь роль подсудимого перед лицом обворожительного Адониса. Луч благоволения Домиций коснулся этого юноши, возвысив его и сделав неприкосновенным в глазах императора.

Парис, несмотря на свою тревогу, старался держать себя непринужденно; он принял изящную позу, осмотрелся вокруг, и так как Домициан молчал, то актер заметил, что он явился на зов государя. Его слова были сдержанны, в них не было ни гнева, ни самоуничижения. Соперник Домициана тотчас понял, что творится в душе владыки Рима; он скромно опустил голову, зардевшись, в свою очередь, ярким румянцем.

Цезарю стало ясно, что Парис щадит его, и, оскорбленный таким снисхождением, он решился показать, какая неизмеримая бездна отделяет наемного плясуна от венценосца. Домициан опустился на свое ложе и сказал, презрительно улыбаясь:

— У меня бессонница, пляши!

— Что такое, великий государь? — спросил Парис, встрепенувшись.

— Позабавь меня, мне скучно. Пляши! — грубо ответил император, между тем как шут, наблюдавший с хихиканьем эту сцену, злорадно прищелкнул пальцами, что вызвало, однако, неодобрительный взгляд со стороны Домициана.

— Танцевать? В такое время? — изумился задетый артист.

Наступило молчание. Император в раздумье смотрел себе под ноги, но потом, как будто очнувшись, устремил сверкающий взгляд на соперника.

— Почему же нет? — ледяным тоном спросил он. — Мне часто хвалили твое искусство, но я не имел еще случая полюбоваться им вблизи. Как тебе известно, я близорук и не могу хорошенько следить за театральным представлением. Может быть, мы сделаемся друзьями, если ты мне угодишь. Танцуй же! Предоставляю тебе выбрать какой угодно танец: для меня это безразлично.