Д. Коштолани - Нерон

Страшное сомнение в верности Домиций лишало императора сна. Злорадный карлик нашел средство отомстить своему государю за ночное беспокойство. Когда Домициан с трудом поднялся на ноги и стал прохаживаться взад и вперед медленным, неровным шагом, Антоний растянулся на ковре.

— Кто позволил тебе говорить о Домиций? — спросил император, судорожно схватив рукою занавесь над своей постелью.

Карлик захихикал.

— Говорить о Домиций? Ну, государь, тебе было бы немало хлопот, если бы ты приказал молчать о ней всем посетителям римских кабачков. Согласись сам, что тайны очень легко становятся известны всем.

Домициан, стоявший у канделябра, почти со страхом взглянул на карлика, между тем как Антоний валялся по ковру, как обезьяна, строя отвратительные гримасы.

— Известны всем? — повторил император почти беззвучным, прерывающимся голосом. — Что ты хотел этим сказать?.. Я думал…

— Видишь ли, государь, — отвечал шут, прикидываясь растроганным, — мне больно говорить о таких вещах, но я никогда не боялся высказывать правду сильному, недаром ты назвал меня истинным другом… — Карлик запнулся и, покачиваясь на ковре, неожиданно добавил: — Разве ты не говорил этого?

Домициан кивнул головой.

— Ну, — продолжал Антоний, ехидно отчеканивая каждое слово, — в таком случае я готов оказать тебе хотя горькую, но тем не менее важную услугу. Говоря откровенно, упоминать одно имя и намекать на одно постыдное дело так же опасно, как быть виновным самому. Но я знаю, что ты готов ко всему, что я не сообщу тебе ничего нового. Тебе известно так же хорошо, как и мне, как целому городу, как…

У Антония сорвался голос от радостного волнения.

— Что? — с горечью крикнул император, мучимый страшным подозрением. — Что же мне известно? — прибавил он, опомнившись и понижая голос.

Карлик подполз к его ногам, начал их гладить ладонью и спросил с таинственным видом:

— Ты знаешь танцора Париса, которому римские матроны так охотно дарят свои взгляды и улыбки? Этот плясун так строен и красив, что даже одна высокопоставленная особа охотно любуется им…

Грудь Домициана судорожно поднималась, но он сдержал волнение и с притворным равнодушием попросил шута рассказать что-нибудь о молодом актере.

— Во-первых, это тот самый артист, которому Марциал посвятил эпиграмму, известную целому городу, — сказал Антоний.

Затем последовало описание красоты Париса, причем карлик со вздохом противопоставил ей собственное безобразие, мешающее ему нравиться государыне. Любимец императора похвалил ловкость танцора, представил его приятную манеру говорить, рассказы о многочисленных любовных успехах юноши и намекнул, что ни одно женское сердце не может устоять против его очарования, когда он исполняет женские роли. Жена одного римского сановника, по слухам, разорилась в угоду Парису, другая исчахла от страстной любви, а некоторые влюбленные лишили себя жизни.

— Говорят даже, — прибавил в заключение Антоний, — что одна очень, очень важная особа заинтересована им, но не будем толковать о том, мой добрый государь; неосторожное слово как-то нечаянно сорвалось у меня с языка!

Слушая карлика, Домициан нахмурил брови и подошел к окну; в эту минуту у дверей появился караульный, который доложил императору, что Парис ожидает в атриуме.

Антоний вскрикнул от неожиданности. Артерии на лбу Домициана раздулись, лицо побагровело, однако он сохранил наружное хладнокровие и спокойно потребовал к себе центуриона Силия, распорядившись, чтобы стража стояла наготове.

Император, не говоря ни слова, так долго смотрел в упор на стоявшего перед ним в смиренной позе начальника отряда, что тому стало наконец не по себе; увидав замешательство воина, Домициан произнес:

— Могу ли я на тебя положиться?

— Я солдат Римской империи! — с гордостью отвечал Силий.

— Прекрасно, — кивнул император.

Он прошелся по спальне и, остановившись напротив центуриона, сказал несколько дрожащим голосом:

— Спрячься здесь, в соседней комнате! Если я отпущу Париса со словами: «Я доволен тобою!» — то отведи его немедленно в клетку львов, назначенных для представления в цирке, понял?

Император запнулся, но, заметив полное бесстрастие в лице Силия, прибавил, стараясь сохранить царственное величие в осанке:

— До меня дошли слухи, что этот актер бунтует народ, подстрекая римлян к восстанию.

Центурион по-прежнему молчал. Это немного смутило Домициана, и он нерешительно добавил: