Томас Кенилли - Список Шиндлера

Позже, днем, Гет вызвал к себе Вилека Чиловича, который, кроме того, что был личным агентом Гета, числился также шефом еврейской лагерной полиции – или «пожарником», как их называли. Симха Спира, в недавнем прошлом – Наполеон гетто, продолжал жить на его территории, наблюдая за розысками и раскопками спрятанных камней, золота и денег, когда-то принадлежавших тем людям, чей пепел ныне был рассыпан среди сосновых игл Бельзеца. В Плачуве Спира не пользовался влиянием, ибо за тюремной оградой вся власть принадлежала Чиловичу. Никто не знал, где ее истоки. Может, Вилли Кунде замолвил за него словечко. А может, и сам комендант, присмотревшись к Чиловичу, оценил его «деловые качества». Как бы там ни было, Чилович стал командиром пожарников в Плачуве, для поддержания авторитета которых в этом убогом царстве им было позволено носить специальные фуражки и нарукавные повязки.

И у пожарников, и у Симхи хватало сообразительности, чтобы не покушаться на властные функции верховного властителя.

Встретившись с Чиловичем, Гет сказал, что он предпочел бы вообще передать Гарде Шиндлеру и покончить с этим. «Инженеров у нас хватает», – с отвращением сказал Гет. Он имел в виду, что многие евреи предпочитали получать инженерное образование, потому что учиться на медицинских факультетах польских университетов им не разрешалось.

– Но прежде чем отправиться на «Эмалию», он должен завершить возведение моего концертного зала, – сказал Амон.

Новость дошла до Адама Гарде, когда он находился в своем отсеке на четверых в двадцать первом бараке.

Когда он выполнит это требование, его переведут в Заблоче. Но ему придется заниматься строительством концертного зала неподалеку от задних дверей дома Гета, и Рейтер с Грюгбергом намекнули ему, что там может произойти все, что угодно.

Постройка уже была наполовину завершена, когда возникла потребность поднять наверх, на конек крыши, массивный брус. Работая, Адам Гарде слышал лай двух собак коменданта, названных в честь героев газетных комиксов – Рольф и Ральф, – и видел, как на прошлой неделе Амон позволил им вцепиться в грудь женщине, заподозренной в небрежности. Сам Амон, получивший начатки технического образования, возвращался на строительную площадку снова и снова. Изображая профессионала, он наблюдал, как поднимают по направляющим брус на крышу. Когда тот уже должен был лечь на место, Гет принялся задавать вопросы, стоя у другого конца массивной сосновой балки. На таком расстоянии Адам Гарде не мог разобрать слов и приложил руку к уху. Гет снова задал вопрос, но Адам не только не услышал его, а – что было еще хуже – и не понял его.

– Не понимаю, герр комендант, – пришлось признаться ему.

Амон схватил длинными пальцами обеих рук висящий на талях брус, оттянул его торец и пустил его в инженера. Гарде, увидев, как толстое бревно приближается к его голове, успел смекнуть, насколько это смертельное оружие. Он вскинул правую руку, которая приняла на себя удар, раздробивший запястье и фаланги пальцев; от удара он полетел на землю.

Когда рассеялась туманная пелена боли и забытья, Гарде увидел, как Амон, повернувшись, покидает площадку.

Может, он появится и завтра, чтобы получить наконец удовлетворительный ответ на свой вопрос…

Поскольку инженер Гарде меньше всего хотел, чтобы его видели в таком состоянии, по пути в Krankenstube (лазарет) он шел, небрежно опустив поломанную руку и даже чуть помахивая ею, хотя с трудом терпел мучительную боль. Доктор Хильфштейн сказал, что придется наложить гипсовый бандаж. В таком виде ему придется продолжить возведение концертного зала для Амона и каждый день ходить в «Эмалию» на работу, надеясь, что длинный рукав пальто поможет скрыть его повязку. В других ситуациях он будет вообще снимать ее, освобождая руку – пусть даже она срастется неправильно и он останется колчеруким. Гарде не хотел упустить возможности перебраться в лагерь Шиндлера из-за того, что его могут счесть калекой.

Через неделю, с узелком, в котором были рубашка и несколько книг, он наконец был доставлен на Липовую.

Среди заключенных, прослышавших о строящемся новом лагере, началось соперничество за право очутиться на «Эмалии».

Заключенный Долек Горовитц, отвечавший за снабжение в пределах Плачува, понимал, что ему самому не удастся попасть к Шиндлеру. Но у него была жена и двое детей.

Малыш Рихард этим весенним утром проснулся рано: земля оттаивала от последних зимних заморозков, курясь легким парком. Он сполз с койки матери, вместе с которой спал в женском бараке, и побежал по склону холма в мужской сектор лагеря. Перед его внутренним взором стоял кусок грубого хлеба, который выдавали заключенным по утрам…