Томас Кенилли - Список Шиндлера

Собаки, пытаясь вывернуться из ошейников, рвались к нему. Жестко дрессированные, возбужденные напряжением и кровью многочасовой акции, они жаждали вцепиться в руки и пах Пфефферберга. Их рычание было полно не просто ярости, а пугающей уверенности в неизбежном смертельном исходе – минутами раньше, минутами позже, вопрос только в том, сколько времени у герра коменданта и эсэсовца хватит сил удерживать их на поводках.

Пфефферберг не ждал ничего хорошего. Он бы не удивился, если бы псы кинулись его рвать и их ярость утихомирилась бы только после пули, посланной ему в голову. Если мольбы матери не разжалобили их, что может дать эта выдумка с узлами, с расчисткой улицы, по которой никому из людей не ходить?..

И все же Пфеффербергу удалось привлечь внимание коменданта в большей степени, чем несчастной матери. Он был типичным ghettomensch, изображающим солдата в присутствии трех чинов СС, к которым он явно испытывал раболепное преклонение. Кроме того, его манеры ничем не напоминали поведение жертвы. Да и в этот великий день комендант Гет насладился всевозможными сценами и картинами страха, насилия и смертей, однако никто еще не пытался так заискивающе щелкнуть перед ним каблуками. Поэтому герр комендант испытал чисто королевское желание проявить непонятное и неожиданное великодушие. Он громко и искренне расхохотался, а его спутники, улыбаясь, в удивлении покачивали головами.

Своим выразительным баритоном гауптштурмфюрер Гет сказал:

– Мы сами во всем разберемся.

Последняя группа покинула гетто.

– Verschwinde! Пошел прочь, польский оловянный солдатик!

Пфефферберг, не оглядываясь, кинулся бежать. Он ожидал, что его собьет с ног прыжок собаки сзади на спину или выстрел. Но ничего не случилось.

Он бежал, не сбавляя шага, пока не оказался на углу Вегерской, и повернул, миновав больничный двор, где несколько часов назад он был свидетелем бойни. Когда он очутился около ворот, на землю окончательно опустилась тьма, скрадывая очертания последних знакомых улиц гетто. На площади Подгоже стояли последние группки заключенных, окруженные редкой цепочкой эсэсовцев и украинских полицейских.

– Я должен выйти отсюда живым, – сказал он людям в толпе.

А если не он, то живыми должны были остаться ювелир Вулкан с женой и сыном.

Все эти месяцы Вулкан работал на «Прогрессе» и, догадываясь по опыту, что должно произойти, он явился к инспектору Анкельбаху с массивным алмазным ожерельем, которое хранил два года зашитым в подкладке пальто.

– Герр Анкельбах, – сказал он инспектору. – Я готов отправиться туда, куда меня пошлют, но моя жена не сможет вынести все эти ужасы и насилие…

Вулкану, его жене и сыну была предоставлена возможность провести этот страшный день в полицейском участке под присмотром знакомого из OD. Герр Анкельбах обещал в течение дня явиться и лично препроводить их в целости и сохранности в Плачув.

Так что с самого утра они расположились в маленькой комнатке в стенах участка. Ожидание здесь казалось не столь тягостным, порой им казалось, что они у себя на кухне. Мальчик то пугался, то, утомленный, засыпал, а жена не переставала шепотом укорять Вулкана: где же этот Анкельбах? Да явится ли он вообще? О, эти люди, что за люди!

В первой половине дня Анкельбах в самом деле явился, заскочив в участок, чтобы посетить туалет и попить кофе. Вулкан, выйдя из кабинета, в котором сидел в ожидании, увидел Анкельбаха в таком виде, в котором никогда прежде не встречал: облаченный в мундир унтер-офицера СС, он курил и непринужденно болтал с другими эсэсовцами. Одной рукой держа кружку, из которой жадно отхлебывал кофе, он то и дело глубоко затягивался сигаретой или, отложив ее, отрывал куски хлеба, в то же время не снимая левой руки с автомата, который подобно отдыхающему животному лежал рядом с ним на столе; темные потоки крови виднелись у него на груди форменной рубашки.

Анкельбах недоуменно уставился на Вулкана – он не узнал ювелира. Вулкан сразу же понял, что Анкельбах не отказался от сделки, он просто забыл о ней. Этот человек был пьян, и не только от алкоголя. Если Вулкан обратится к нему, он просто ничего не поймет. А может, случится и что-то гораздо худшее…

Отказавшись от своего намерения поговорить с Анкельбахом, Вулкан вернулся к жене. Она продолжала ворчать: «Почему ты не поговорил с ним? Я сама обращусь к нему, если он еще здесь!» Но вдруг она увидела, какими глазами Вулкан смотрит на нее, и прижалась щекой к двери, заглядывая через щелку в соседнюю комнату. Анкельбах уже собирался уходить. Она увидела незнакомую форму и кровь неизвестных ей торговцев и их жен, которой была залита эта форма…