Мэтт Риз - Имя кровью. Тайна смерти Караваджо

Караваджо схватил письмо и прочитал его, затем преклонил перед Шипионе колено и прильнул к его руке, на этот раз с жаром благодарности.

Кардинал вытащил соломинку из волос Караваджо и покрутил ее в пальцах.

– Братство Святой Анны пишет, что с радостью приобретет у тебя картину.

– Для церкви неподалеку от Ватикана?

Шипионе нравилось изумлять людей. «Если бы только мое положение позволяло чаще пользоваться этой возможностью, – подумал он. – Как славно делать приятные сюрпризы». Он вытянул губы вперед, как для поцелуя. Тонко подкрученные усы дрогнули.

– Для базилики Его Святейшества.

– Собора Святого Петра?!

Шипионе увидел, как зажегся в глазах у Караваджо ликующий честолюбивый огонек. Нет ничего более престижного, чем заказ на картину для собора Святого Петра. Художник поднимался на уровень великих мастеров, чьи картины украшали этот храм. «Ради славы Господней, – подумал Шипионе, – почему нет?»

– Думаю, братство захочет увидеть что-то вроде копии картины маэстро Леонардо: Пречистая Дева с младенцем и святая Анна. Нечего и говорить, что от тебя я ничего такого не ожидаю.

– Примите мою смиренную благодарность, ваше высокопреосвященство, век за вас буду Бога молить.

«Вот так-то лучше, – подумал Шипионе. – Этот тон куда уместнее».

Маленький Доменико катал по земляному полу кожаный мячик. Караваджо играл с мальчиком, но мысли его витали далеко. Он наблюдал за Леной, с трепетом стараясь прочесть выражение ее лица в полутьме лачуги.

– Когда ты стал бросаться камнями на улице, Микеле, я испугалась, – проговорила она.

Ее обида обдала его дыханием холода. Выход был только один: просить у нее прощения за драку, в которой оскорбленной стороной был он. Мяч шлепнулся к нему на колени. Он сжал его в руках.

– Прости меня, – тихо сказал он. Мальчик схватил мяч и стал раскручивать его в воздухе, держа за нитку распоровшегося шва.

– Когда ты сердишься, я тебя боюсь. Ты весь трясешься, как старик, – Лена закусила костяшку пальца.

– Это было делом чести, Лена.

Она заплакала. Он неуверенно положил руку ей на плечо, и она не стряхнула ее.

– А чего ты хотела? Чтобы я был бесхребетной деревенщиной? Я ведь человек не простой. Даже лучше, чем дворянин, – не только шпагой орудовать могу, но и живописи обучен. И все равно знать смотрит на меня сверху вниз, как будто я маляр, что потолки белит. Нет, меня должны воспринимать всерьез!

– Кто, патрули?

– Что такое жизнь без риска? – он усмехнулся, но коротко и горько.

– Разве мир, в котором мы живем, недостаточно опасен?

– Опасен, не спорю. Но болезни и несчастья для нас – как повседневная пища. А у риска, на который мы идем сознательно, вкус редкого блюда.

Карие глаза Лены смотрели на него испытующе. Микеле не сомневался, что его слова совсем ей не понравились. Да ему и самому показалось, будто он процитировал Онорио.

– Когда мужчина защищает свою честь, он всегда приносит страдания другим. Стало быть, однажды пострадаешь и ты. Я боюсь за тебя, Микеле, – Лена провела рукой по лицу, словно стирая грязь прошедшего дня. – Вчера с неба упала звезда, и след от нее был направлен на крепость Его Святейшества. Все знают, что это недобрый знак – грядут дурные времена.

Прямой и честный взгляд ее печальных глаз выбил Караваджо из колеи. Филлида и Меника не показывали бы свое горе так явно. А вот Лена его не скрывала.

Микеле понял, что он похож на Лену больше, чем сам подозревал. Ему тоже, в отличие от приятелей из Поганого садика, не хватало умения закрывать глаза на некоторые вещи. Что и находило отражение в его картинах: от смерти в уличной драке, свидетелем которой он стал, до жалкого страха в собственных автопортретах. Он поднял голову, приоткрыв от удивления рот.

– Что такое, Микеле? – спросила Лена со странной, медленной улыбкой. Она была по-своему опасна – тем, что не прикрывала свой стыд, как прокаженный прикрывает болячки бесполезной повязкой. И Меника, и Филлида, и покойная кроткая Анна – все они поняли бы зов чести, заставивший его броситься на Бальоне. Возможно, эти женщины даже восхитились бы им. Но Лена увидела только вставшее между ними препятствие.

– Я хочу снова писать тебя, – сказал он.

Она всхлипнула и вытерла нос запястьем.

– Лена, «Успение Марии» вышло у меня таким, потому что я горевал всей душой, когда ты потеряла ребенка.

Лена покачала головой. Ее раны прятались под кожей – не как яркий след от лезвия, а как мягкий родничок на головке младенца, пока кость еще не окрепла. Чтобы распознать эту ранимость, требовалось немало внимания и нежности.