Дмитрий Балашов - Дмитрий Донской. Битва за Святую Русь - трилогия

Именно к нему ходил отроком Сергий Радонежский: слушать пламенные глаголы уже знаменитого тогда нижегородского проповедника.

В числе учеников Дионисия были и Евфимий Суздальский, и Макарий Желтоводский или Унженский, и прочие, числом двенадцать, ученики, основатели общежительных киновий, понеже и сам Дионисий устроил у себя в обители общее житие задолго до того, как преобразовал свою обитель в общежительную киновию Сергий Радонежский. И увлеченность исихией, молчальничеством, и монастырское строительство нового типа — все тут творилось и создавалось ранее, чем на Москве.

Под его духовным руковожением вдова князя Андрея Константиновича, Василиса-Феодора, раздает в 1371 году свое имущество, отпускает на свободу челядь и создает женскую общежительную Зачатьевскую обитель в Нижнем Новгороде.

Под его, Дионисиевым, руководством создавался в 1377 году тот летописный свод, который под именем Лаврентьевской летописи лег в основу всего летописания московского. Именно здесь властною волею нижегородского игумена явились в летописном повествовании обличительные глаголы противу Батыевых татар и уроки мужества, якобы проявленного предками полтора столетия назад в неравной борьбе, долженствующие подвигнуть русских князей к нынешней борьбе с Ордою, ибо мужеству живых подножие — мужество пращуров!

Именно его, Дионисиевы, призывы подняли нижегородцев противу Сарайки и Мамаевой "тысячи", истребленной в Нижнем, и именно в него пустил Сарайка свою последнюю стрелу, пытаясь убить ненавистного проповедника.

К крестоносной борьбе "за правоверную веру христианскую" призывал, нетерпеливо и властно, всю жизнь, знаменитый нижегородский игумен, почасту не считаясь ни с чем — ни с подорванными силами княжества, ни с извивами великокняжеской политики, ни с возможностью или невозможностью днешней борьбы… Кто знает, стань нижегородская княжеская ветвь во главе Руси Владимирской, не стяжал ли бы Дионисий лавров духовного создателя и устроителя этого нового государства? Но и то спросим: а не привел ли бы неистово-пламенный Дионисий эту новую Русь к разгрому?

Во всяком случае, любое соборное деяние творится совокупною энергией многих, и в том духовном подъеме Руси, который привел русичей на Куликово поле, глас и призывы Дионисия явились не последними отнюдь. Хотя то повторим: нетерпение Дионисиево оплачено было кровью всей Нижегородской земли.

Вот этот неистовый иерарх и не захотел поклониться Митяю…

Представим теперь этот день начала марта 1379 года. Идет первая неделя Великого поста (Пасха в 1379 году была десятого апреля). Миновало уже Прощеное воскресение. Многие москвичи теперь сурово постятся: сплошь всю первую неделю ничего не вкушают, кроме воды и малой толики хлеба, а матери вместо молока поят детей морковным соком.

Высокие звоны колоколов. Идет служба в Успенском храме, не в том, который теперь, а в прежнем, маленьком. Служат соборно все собравшиеся епископы, архимандриты и игумены московских монастырей. Грозно ревет хор, и в церкви — яблоку негде упасть! А вся площадь перед соборами запружена народом. И когда иерархи чередою выходят из храма, в толпе давка, ахи и охи, лезут аж на плечи друг другу поглядеть на редкостное зрелище, узнают, шепотом, а то и в голос называют имена епископов. Шорохом, шумом, прибоем взмывает молва. Даже и на великого князя не смотрят так, хотя он, в праздничной сряде, в золотом оплечье и бобровой шубе, едет теперь верхом в сопровождении рынд и дружины в митрополичий дворец. Отстоявши службу, возвращался к себе, позавтракать капустой и редькою с хлебом, постным маслом и луком — рыбы не ест и он, да надеть знаки великокняжеского достоинства. Туда же, в митрополичьи палаты, проходят теперь, каждый в сопровождении свиты, и епископы. Митяй уже там, упорно изодевший на себя знаки митрополичьего достоинства: переманатку, саккос и митру, с владычным посохом в руках.

В большой палате дворца (тут тоже все забито иноками, служками, владычною и княжеской челядью, боярские кафтаны и опашни тонут среди манатий, стихарей, саккосов, ряс и монашеских куколей), в большой двусветной палате усаживаются в высокие резные кресла епископы: Ростовский, Рязанский, Сарский, Тверской, Коломенский, Брянский, Нижегородско-Суздальский. Владимирский стол покойный Алексий оставлял за собой. На скамьях — сплошной ряд духовенства. Бояре — ближе ко князю, которому поставлено такое же кресло, как и епископам, как и Митяю, насупленному, громадному. Лица дышат ожиданием, страхом, гневом, робостью, спокойных и безразличных тут нет. В многолюдности покоя ходят, скрещиваясь, незримые волны сдавленных воль, воздух готов взорваться от напряжения. Невесть, жара ли то? Многие вытирают лица цветными платами. Или столь непереносно накаляет воздух ожидание?