Дмитрий Балашов - Дмитрий Донской. Битва за Святую Русь - трилогия

И все-таки это было русское войско! Рать! Сердце Василия переполнял восторг: он не холоп больше — воин! Это уже не его, кого-то иного гнали литвины, связанного, в толпе плачущих женок и угрюмых мужиков, это не его продавали в Кафе на рабьем рынке, многажды выкликая невеликую цену за худого подростка-русича, не он мерз, погибал с голоду, не его били ременною плетью…

Лежа навзничь в траве, покусывая травинку, он лениво, краем глаза, проследил, как воин гнал перед собою двух заплаканных мордвинок — опять, видно, чье-то село пограбили. Земля была не своя, чужая, и потому, где можно, ратные набирали полон. Василий потянулся сладко: так бы и заснуть сейчас, прямо в цветах, на лугу, слушая, как сухо шелестят и стрекочут в травах кузнечики, и во сне думать, как бы и он сам уложил рядом с собою мордвинку-полоняночку… Оклик старшого издалека, словно из мира иного, с трудом проник ему в слух. Васька встал, встряхнулся по-собачьи, приходя в себя. „Опять коней поить погонит, пес!“ — подумал беззлобно. Пошел на зов враскачку, так, как ходили бывалые воины, обыкшие боле сидеть в седле, чем ходить пешими. В седле Васька о сю пору держался плоховато, так только и было чем погордиться — перенятою походкою.

Так и оказалось — коней поить. Его как новика кажен раз не в черед посылают. Васька подумал еще: „Не оседлать ли коня?“ Но лень было, решил сесть охлюпкой, что и погубило его, ибо в седле, при стременах, он еще, возможно, и сумел бы уйти от погони…

Татары появились нежданно и как-то сразу со всех сторон. Это уж потом вызнал ось, что татары были из Мамаевой Орды и подвели их скрытно, тайными лесными тропами, князья мордовские, а уже тут, все обузнавши и выведав, разделили они свою ратную силу на пять полков и ударили со сторон, круша русский, не ждавший никоторого худа, стан. Потом вызналось! А пока — не вздевших броней, спешенных, растерянных русичей рубили и ловили арканами, с гиканьем шугали коней, не давац всадникам всесть в седла. Эх и погибло на тех поляцах русских разудалых голов! Эх и набрали полону татарские бахатуры, отомщая и за уничтоженного Сарайку, и за булгарский погром!

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Василий не вдруг и понял, что сотворилось и кто эти скачущие облавною цепью всадники. Первыми почуяли беду, сбившись в плотный табун и тонко взоржав, кони. А Васька смотрел завороженно, слышал и не понимал — почто?! — восстающий крик, какое-то мельтешение у дальних шатров, и лишь когда прямо на него вынесло распоясанного, в крови, с разрубленною до зубов щекою боярина, в одной рудо-желтой сияющей шелковой рубахе, а кровь так и хлестала брызгами из перерубленного лица, лишь когда узрел страшный оскал обнаженных, в кровавом месиве зубов и потерянный, безумный взгляд над ними, лишь тогда понял и закричал, взвыл в голос, цепенея от ужаса (ни копья, ни сабли с собою не было!), и рванул, и поскакал, и, опоминаясь, начал было заворачивать коней к своим, но уже все и вся бежало по полю, падали под натиском мечущейся конницы шатры, с ревом моталось и неслось безоружное человечье стадо, и со всех сторон, куда ни поверни, скакали татары, зловеще свистели стрелы, слышалось горловое татарское „А-а-а-а-а!“. И гомон, и звяк, и крики, вопли, проклятия гибнущих ни за что людей…

Он еще скакал по полю, петляя, словно заяц, растерявши коней, отчаянно цепляясь за гриву скакуна, плакал и кричал, понимая, что конец, что не уйти, что он вот-вот упадет с коня, и тогда, тогда… Какой-то татарин уже приметил безоружного русича и устремил за ним, собирая аркан в руку. И всего бы хватило Ваське доскакать до кустов и пасть там в чащобу иван-чая да змеем уползти в овраг, но дернулся конь, споткнулся, выровнялся уже, но Васька, не находя опоры ноге в отсутствующем стремени, начал сползать с покатой спины лошади и, не доскакав всего нескольких сажен, грянул с коня, аж в глазах замглило… Тут его и настиг и, оглушенного, повязал арканом татарин, после чего, чая иной добычи, тотчас и грубо погнал вперед перед собой, пару раз для восчувствия перекрестя плетью.

У дальних шатров еще рубились князь Семен Михалыч с горстью дружины, пытаясь спасти бегущую рать, крутился в толпе оступившей его татарвы, рубил направо и налево, пока, трижды проколотый копьем и разрубленный саблею, не грянул трупьем на землю…

Все бежало. Перемешанный вал конных и пеших вынесло к берегу Пьяны. И что тут сотворилось с ополоумевшими, а то и попросту пьяными людьми! Воистину: „за Пьяною пьяни“, как с горечью язвил летописец. Кучею вваливаясь в воду, топили друг друга в тесноте, ревели, задыхались, лезли, озверев, по головам. Дядька княжича Ивана, обороняя господина, насмерть схватился с каким-то дюжим, вполпьяна, мужиком, и тот смял старика прямо под копыта лошади. Княжич, отчаянно оглянув и бледнея ликом, рванул на выручку, но тут же был оттиснут и сбит валом бегущих и тонущих людей, и голос его, одинокий голос тонущего мальчика, погиб в реве сотен глоток ополоумевших, потерявших облик человеческий людей. Река, подтопленная горою шевелящихся полутрупов, замутнела и вышла из берегов. Иные, вытараща глаза, лезли по головам тонущих. А сверху в это безумное месиво сыпали и сыпали смертным дождем татарские сулицы и стрелы.