Дмитрий Балашов - Дмитрий Донской. Битва за Святую Русь - трилогия

— Ты што, тетка? — окликнул. Подойдя, вглядясь, повинился: — Думал, молодайка, ан гляжу, матушка мне, дурню! Боярыня, чай?

— Добрый человек! — взмолилась Наталья. — Подсади на лошадь, мочи моей нет!

Мужик легко поднял Наталью, вбросил в седло.

— Куды подаешьси, мать, али на Москву?

— Дале! — отозвалась Наталья. — Чаешь, что татары под Серпуховом?

— Татары? — округлил глаза мужик.

— Город зорят! — отмолвила. — Побегай домой, хлеб зарывайте! — уже издали прокричала она. Отдохнувший конь разом пошел крупной рысью, и Наталья не слышала, что еще возглашал издали ее спаситель.

От боли в отбитой пояснице Наталья закусила губу и сперва не могла ни вздохнуть, ни охнуть. Боль, однако, не то что прошла, а скоро стала привычной. Наталья уселась поудобнее, еще раз прошептав: "Никитушка, видишь меня тамо?" Взмахнула плетью… Так и не пересаживаясь на кобылу, доскакала она до Москвы. В городе, верно, все уже знали о ратном нахождении. Мост был полон, едва пропихалась на ту сторону. Кто бежал в город, кто из города. Огибая Кремник — забьют в осаду, и не выберешься потом! — не останавливаясь, она проминовала город, пару раз сглотнувши голодную слюну от уличного запаха горячих пирогов, но и затем останавливать недосуг было. В тороках у нее имелся хлеб, да как-то руки не доходили отрезать и поесть. Только уж миновавши Москву, когда дорога вновь стала безлюдной, решила Наталья остановить у какой-то полуразрушенной ограды, привязала коня (опять от боли во всем теле закусила губу), навесила на морду Гнедому торбу с овсом.

Кобылка тянулась тоже, но второй торбы не было у нее. Благо, недалеко нашелся стожок сена. Отвела кобылку туда, тщательно привязала. Себя заставила поесть хлеба. Напоила коней. Все — не садясь, ибо знала: сядет, уже не встанет. Так же, сцепив зубы, стараясь не застонать, вновь соединила ужищем коня и кобылу, и теперь уже — Гнедой был мокр и спал с тела от целодневной скачки — взгромоздилась верхом на кобылу. Та долго не шла, пританцовывая, отступала куда-то вбок, пока Наталья, сорвавшись, не крикнула в надрыв: "Ну!" — и не огрела упрямицу плетью. Кобылка, едва не скинув Наталью, пошла наметом. Конь, дергая повод, едва поспевал за ней. Наталья сидела ни жива ни мертва, молясь только, как бы не упасть с седла. И все-таки не удержалась, когда кобылка сиганула через скрытую в траве канаву, полетела стремглав через конскую голову. К счастью, почти не разбилась. Вскочила, успела даже повод поймать. Долго вела потом обоих коней, ругаясь и коря, разыскивая хоть какой ни то холм или пень, и все-таки села, и все-таки заставила идти кобылу рысью, хоть та и пробовала танцевать, и взметывать на задние ноги, и прыгать непутем… Все же перемогла! Перемогла, хотя готова была возрыдать и хотя до своей деревни оставалось еще без малого полсотни верст…

Лошади были запалены обе. Низило солнце. Совершенно не ощущая своего занемевшего тела, Наталья сблизила коней и еще раз перебралась из седла в седло. Теперь она вновь сидела на Гнедом и боялась одного — что конь упадет и издохнет дорогой. Когда вдали запоказывались знакомые кровли, Наталья даже не обрадовала, до того не оставалось сил.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Иван вернулся с объезда деревень горячий, пропахший хлебом и потом. Свалясь с коня, опружил целый ковш квасу, весело-бедово глянул на молодую жену, пошатываясь, пошел к умывальнику.

— Баню истопила! — подсказала, улыбаясь, Маша. Памятуя частые рассказы Натальи про Никиту, мысленно сравнивала сейчас сына с отцом: хорош! А тот бы сейчас еще и саблю с перевязью кинул на лавку… Иван был без сабли. Без сабли ездил и в Раменское, сошелся как-то с тамошними мужиками и теперь чаще пили вместях, чем спорили.

Отцово дело шло у Ивана подчас на удивление ему самому. Ровно шло. Новый владыка токмо был не то что не люб, а — не близок. Батя Алексия покойного вишь в Киеве из ямы спасал, и самого батю от казни спас Алексий… А тут неведомо: запомнил ли даже в лицо Киприан молодого селецкого даныцика?

Одначе оказалось — помнит! Призывали зимой во владычную палату к секретарю, секлетарю (так-то так! И выговорить-то трудно!), прошали об Островом. Добро, сохранилась грамота, старая, владычная, не то бы и той деревни как ушей своих не увцдать! Прочел Иван в поданном свитке, что по отцу, по роду, обязан служить владыке неотменно. Похмурил брови.

— От службы не отрекаюсь! — сказал. — А токмо, рази ж я холоп?

Как-то так получалось у их хитро, что и не холоп вроде, а раз уж взял покойный Алексий Никиту Федорова в дом церковный "с родом", то и он, Иван, за ту неисправу отцову и дети его обязаны служить митрополичьему дому по волости вечно…