Александр Коновалов: Небо зовёт

Село наше Хвастовичи занимало большую площадь, огибая с трех сторон большое глубокое озеро. Это был районный центр, где, как и подобает, были размещены: здание районной администрации, школа–десятилетка, базар, церковь, районная больница и несколько мелких цехов по переработке молочной и мясной продукции. Добротные кирпичные двухэтажные здания под «железом» или с черепичными крышами были только в центре, по окраинам же повсюду стояли старые из деревянного сруба избы под соломенной крышей. Такая изба была и у нас. Состояла она из двух комнат: чистой — горницы и «грязной», где почти половину площади занимала огромная русская печь, на которой в студеное зимнее время спала вся наша большая семья. В комнате размещались также: две широкие дубовые лавки вдоль стен, стол с табуретками, ткацкий станок, прялка и подвешенная к потолку зыбка, в которой «выкачивались» все мои братья, в том числе и я. Тут же возле печки размещались коза с козлятами и три–четыре гусыни, высиживающие гусят. В этой «коммуне» уживались все, и никто не чувствовал себя стесненным. «Чистая» комната — горница зимой не отапливалась, и туда никто не заходил. Ткань для одежды и домашних нужд мама ткала сама, и все зимние вечера ее ткацкая «машина» не смолкала до глубокой ночи. Весь технологический цикл самообеспечения, начиная с выращивания конопли и льна, а затем сбора урожая, сушки стеблей, их вымочки, снова сушки, мялки, получения волокна, прядения, получения ткани, отбеливания, окраски и заканчивая индивидуальным пошивом одежды по «моде» всем членам семьи, ложился на плечи матери. За зиму она умудрялась наткать до сорока метров льняного холста, окрашивала его в разные цвета, чаще всего в красный, и начинала шить нам штаны и рубашки. Индивидуальный пошив производила она также вручную с помощью нитки, иголки и наперстка. Помню, в школу пошел я в новых штанах и рубашке–косоворотке красного цвета, за что сразу получил прозвище «Краснопузик». Хочу признаться, что своим обидчикам спуску я не давал. Сразу лез в драку, хоть и сам приходил домой с расквашенным носом, с синяками и ссадинами, но и им доставалось. Не терпел лжи, неправды, несправедливости, от кого бы они не исходили. Сверстникам своим правду вбивал кулаком, а учителям вслух выказывал свое недовольство, за что по поведению ставили мне очень часто плохие оценки. К учёбе относился исключительно прилежно и старался ни при каких обстоятельствах не пропускать уроков. Самым любимым предметом была математика, хотя и по остальным предметам в табелях были одни пятерки, они меня и спасали от неприятностей, связанных с плохим поведением.

Когда началась коллективизация сельского хозяйства, в нашей семье уже было четверо детей. Отец с матерью из кожи лезли, чтобы прокормить такую ораву. В хозяйстве у нас была одна лошадь, две коровы, штук пять овец и десяток гусей. Земельный надел в две десятины (немного больше двух гектаров) с большим трудом обрабатывался, а половину урожая ржи и пшеницы сдавали государству в виде продналога. Оставшегося зерна хватало и на семена, и на продажу, и на то, чтобы прокормиться. Кампания по созданию колхозов в стране уже набирала темп и, наконец, дошла до нас. Малообеспеченные, многодетные и безлошадные крестьяне, хоть и без особого желания, но в колхоз все же записывались, совершенно не понимая, зачем это надо. Тех, кто отказывался идти в «новую жизнь», объявляли кулаками, отбирали все нажитое имущество и ни с чем высылали в Сибирь. Скрепя сердце, и моим родителям пришлось отдать в колхоз единственную лошадь, корову и три овцы. Для ведения домашнего хозяйства нам оставили телку, две овцы и козу с козлятами. Первый год хозяйствования по–новому показал, что власти не готовы были ни организационно, ни технически к такому важному и ответственному мероприятию. Почти половина земли была не засеяна, а та, что была обработана, вследствие засухи дала очень низкий урожай зерновых. Сдав его государству, колхозникам не осталось ничего. Зиму с 1932 на 1933 год прожили без хлеба, на одной картошке. Лето 1933 года оказалось еще более жарким и засушливым. Отсутствие дождей, жара и знойный ветер сделали свое дело. Земля потрескалась, все посевы и луга превратились в выжженную пустыню. Начался падеж скота. Хозяйских коров пасли в лесах, где хоть какая–то зелень была, а колхозный скот до зимы не дожил, его или сдали на мясокомбинат, или он от бескормицы подох. Люди, чтобы не умереть с голоду, стали резать скот и использовать его в пищу. Ели все, что можно, чтобы выжить: липовые листья, кору, различные корни растений, лебеду, крапиву, а когда наступили холода и вовсе пришла беда. Отцу пришлось все ценное, что было в семье, выменять в городе на муку и крупу, из которой мама варила что–то наподобие супа. Помог спасти братьев от голодной смерти брат Николай. Он тогда работал на льнопрядильной фабрике, единственном предприятии в райцентре, где работникам выдавали по четыреста грамм хлеба. Этот драгоценный кусочек он приносил домой, разрезал на равные дольки и награждал нас. Зима унесла с собой множество человеческих жизней. Прежде всего умирали самые слабые — старики и дети. Парни и девушки, чтобы не умереть голодной смертью, убегали в город, хоть и там было не сладко. Наша семья перезимовала и выжила, хотя на детей было страшно глядеть — одна кожа да кости. Чтобы засадить огород, отцу пришлось продать последние праздничные яловые сапоги и костюм, чтобы купить несколько ведер картошки на семена. Весной выпало несколько проливных дождей, и все пошло в рост. Как только в лесу появились ягоды, я каждый день собирал их, а мама продавала служащим и на вырученные деньги покупала детям хлеб. Так с горем пополам дожили до молодой картошки, которая и поставила нас на ноги. Года два после голодовки люди не могли прийти в себя, пока не завели у себя какую–то живность. Через год и у нас была корова, овцы, куры и гуси. «Жить стало веселее».